Великий поход за освобождение Индии
Шрифт:
Взволнованный Брускин часто кивал, подтверждая.
— С вашим именем на нашем знамени мы скорее освопотим Интию, — объяснил Лапиньш.
— Нет, нет и нет! — горячо воскликнул Ленин. — Не к лицу пролетарскому вождю устраивать себе при жизни кумирню!
— Это особый случай, Владимир Ильич, — сказал Троцкий.
— Я тоже так думаю, — присоединился Сталин.
Ленин молчал. Брускин улыбнулся.
— В конце концов, Владимир Ильич, наш корпус теперь секретный, и об этом никто не узнает.
Ленин рассмеялся.
— Ну хорошо, уговорили. Но вернемся к делу. — Ленин вновь
— В целях секретности предлагаю взять с каждого бойца подписку о неразглашении тайны — пожизненно. — Сталин стал раскуривать трубку.
— Молодец, Коба! О победах революции должны знать все, о поражениях — никто! — воскликнул Ленин. — Но мы верим в вашу победу! Когда вы начнете в Индии, Тухачевский закончит в Польше. И мы сразу направим его армию к вам. Надо будет продержаться совсем немного. — Он вдруг улыбнулся улыбкой простой и теплой. — Ну вот и все. Вопросы есть, товарищи?
— Нет, — ответил Лапиньш.
— Нет, — ответил Шведов.
— Есть, — сказал Брускин и поднялся. — Есть у нас в корпусе командир эскадрона товарищ Новиков...
— Иван Васильевич? — перебил его Троцкий. — Прекрасно его знаю! Прирожденный воин! Я лично вручал ему почетное революционное оружие. Что с ним?
— Он от скуки стал водку пить, драться. Мы его судили и чуть не приговорили к расстрелу, а потом отложили рассмотрение дела до победы мировой революции...
— Мировая революция! — Ленин улыбнулся. — Пусть товарищ Новиков приближает ее победу! И передайте ему от меня революционный привет!
...Сидя в тени растущего на краю села баньяна, пристроив на коленях дощечку, Шурка с воодушевлением мастерил из бумаги пилотки, кораблики и рыбок. К нему стояла очередь из полуголых, а то и совсем голых индийских детей, и, подходя к Шурке и протягивая бумагу, каждый делал заказ:
— Hat... Fish... Ship [1] .
Из стоящей рядом Шуркиной “Спидолы” звучала сладкая индийская музыка. Шурка быстро исполнял заказ и весело кричал по-русски:
— Следующий! Повеселей, товарищи, повеселей!
1
Пилотка... Рыбка... Кораблик. (Англ.)
Маленький рахитичный пацан протягивал маленький ветхий листок:
— Ship.
Муромцев глянул на листок и помотал отрицательно головой.
— Ноу. Ту литл, а также ту олд, — объяснил он свой отказ.
Малец неотрывно смотрел огромными печальными глазами. Слезы были совсем близко. Шурка поморщился.
— Ну давай! Литл шип? — спросил он, улыбнувшись.
Малец кивнул, и глаза его счастливо засияли. Шурка положил листок на дощечку и вдруг замер. Почти выцветшие от времени, там были русские буквы, русские слова.
— Что-о-о? — Шурка схватил листок, приблизил его почти вплотную к очкам и стал дрожащим от волнения голосом читать вслух: — “Вчера какой-то махатма начал рассказывать историю... История, или сказка, или анекдот заключается в том, что четыре путешественника открыли неизвестное
Здесь запись обрывалась. Шурка поднял на пацана круглые глаза.
— Вер из ю... Вер а ю... Черт, где ты это взял? — в нетерпении закричал Шурка.
Малыш испуганно вздрогнул, повернулся и побежал к селу. Шурка вскочил и кинулся вдогонку. Рядом неслись остальные. Лаяли собаки, с кудахтаньем выскакивали из-под ног куры, шум и суматоха поднялись страшные. Пацан заскочил в одну из хижин, а навстречу Шурке выскочила крупная, насупленная, очень смуглая женщина. И Шурка стал извиняться и показывать ей листок, объясняя, путая слова английские и русские. Она поняла, и сведенные к переносице брови расправились.
— My big san knows... He is fishing now [2] , — сказала она.
Удочка была воткнута в землю. Подросток-индиец лежал на песке и бесстыже разглядывал Марианну Вертинскую в декольте на обложке “Советского экрана”. Услышав, а потом увидев толпу, он спешно закопал журнал в песок и поднялся, готовый дать деру. От толпы отделился Шурка. В одной руке его был тот листок, в другой — выключенная “Спидола”. Шурка подошел и молча протянул листок. Подросток все понял, подумал и посмотрел в ответ на “Спидолу”...
2
Мой старший сын знает... Сейчас он на рыбалке. (Англ.)
...Комиссар Брускин оглянулся. Комкор Лапиньш верхом объезжал выстроенный в каре корпус. Играл духовой оркестр. А из оконца глинобитного сараюшка, служащего тюрьмой, доносился богатырский храп. Запор на дощатой двери был закрыт на веточку от хлопкового куста. Часовой отсутствовал.
Брускин вошел. На низком, заваленном хлопком топчане спал, разметавшись, Иван Новиков. На стене были отмечены палочками проведенные в тюрьме дни.
Брускин кашлянул негромко в кулак.
Иван спал.
Брускин кашлянул громче.
Новиков не реагировал.
Брускин кашлянул так громко, как только мог, но кашель вдруг стал бить его всерьез. Когда Григорий Наумович справился с кашлем, вытер выступивший на лбу пот и выбитые слезы, то увидел, что Новиков уже сидит на топчане и даже скручивает самокрутку.
— Вернулись? — спросил Иван глухим со сна голосом.
— Вернулись, — кивнул Брускин.
И Новиков кивнул.
— А я слышу — оркестр, значит, думаю, вернулись.
— Я пришел вам сказать, что вы свободны. Вы свободны, товарищ Новиков! — воскликнул Брускин с пафосом, но не удержался от улыбки.