Великий полдень
Шрифт:
Папы до сих пор не было видно на празднике. Проем его личной ложи был совершенно задекорирован. Между тем все наши уже были здесь. В Маминой ложе на этот раз для лучшего обзора сняли полупрозрачные стекла и боковые панно. Там был накрыт стол с легкими закусками и фруктами, романтично горели толстые свечи, разливая вокруг теплый красноватый свет — уютно устроились наши: Наташа, старички, Мама и Майя.
Ради приличия, а главное чтобы не показаться странным, я все таки ненадолго заглянул в Мамину ложу, по родственному поцеловал в щеку каждого, не исключая Майю. Когда я целовал ее, мне показалось, что она чуть заметно усмехнулась. Мы с ней минуту другую стояли у обитого темно голубым
— Благоустройство твоего Пансиона, наконец, закончено? — довольно таки сухо поинтересовался я.
— Что ты, — серьезно и озабоченно вздохнула она, всплеснув руками, — там еще столько дел, столько дел! Я ужасно переживаю. Уехала — и все бросила на бедного Володеньку. Ему никак нельзя отлучиться…
— Что ж ты, в таком случае, не осталась в Деревне? — еще суше промолвил я.
Майя объяснила, что приехала исключительно ради Альги, которая настояла на том, чтобы она, Майя, не оставляла ее в этот вечер одну. Мне показалось, я понял, что она имела в виду. Наверняка, это касалось притязаний Папы.
— В общем, Ольга хотела, чтобы сегодня я непременно была рядом… — продолжала Майя. — Что поделаешь, пришлось согласиться. Если бы ты видел глаза бедного дяди Володи, когда я уезжала! — улыбнулась она. — Он то ни за что не желал меня отпускать. Бедняжка такой… — Она снова завздыхала, в ее голосе зазвучала нескрываемая нежность.
Что за черт! Сначала дядя Володя порывался излить мне свои чувства, поделиться счастьем, а теперь, кажется, и она была не прочь возложить на меня почетную роль исповедника.
— Послушай, — перебил я ее, чтобы поскорее прекратить этот жалкий разговор, — только что мне почудилось, что среди воздушных гимнасток я видел Альгу. Неужели это действительно была она?
— А а… — загадочно протянула Майя, — ты заметил, значит? — И, словно стряхнув с себя какие то мысли, со странной задумчивостью прибавила: — О, она еще не на то способна!
— На что же она способна? — хмыкнул я.
— Абсолютно на все, — авторитетно заверила Майя. И засмеялась.
Но я не собирался разгадывать ее загадки.
Во время нашего с Майей разговора Мама несколько раз показывала глазами на дочь и делала мне знаки, которые, очевидно, должны были выражать следующее: вот, мол, видишь, что я говорила! Все идет как надо, продолжай в том же духе!..
Мне было ужасно неловко. Во первых, ничего не шло как надо, а во вторых, эти ее неуместные знаки могли заметить окружающие. В том числе сама Майя. Поэтому я постарался поскорее закруглить этот разговор.
Впрочем, наша беседа так и так замялась, поскольку в ложу вошла Альга. Девушки, словно две сестры нимфы обнялись и поцеловались. Изумрудноглазая шатенка была в том же самом костюме, в котором несколько минут назад летала под куполом Шатрового Дворца в составе удивительной гимнастической труппы, то есть на ней в каком то смысле ничего не было — лишь полупрозрачная золотистая лайкра, сквозь которую, естественно, прорисовывались все ее крепкие и прекрасные девичьи формы, фактически совершенно нагая. Но никто этим нисколько не смутился. Напротив, все восхищенно зааплодировали, даже Мама и моя Наташа. Я не заметил в их взглядах и намека на неодобрение. Они даже стали говорить ей комплименты, обсуждая и хваля ее красоту, словно девушка была экспонатом, вроде редкостной статуэтки.
Я собирался поскорее откланяться, чтобы вернуться в общество профессора, но не успел, поскольку буквально следом за Альгой в Мамину ложу вошел Папа. Он, оказывается, приехал как раз к гимнастическому шоу и теперь с порога тоже аплодировал акробатическим талантам своей фаворитки, которую здесь, похоже, все уже считали за свою, за члена семьи или за родственницу. Так же как и я, Папа перецеловался со всеми по родственному, в том числе с Альгой и со мной. Я тоже чмокнул его в щеку и обменялся крепким
Папа был чрезвычайно ласков и внимателен с Мамой, отпускал ей всяческие комплименты, а та их благосклонно принимала. Прекрасный, образцовый супруг и семьянин да и только. Он и с девушками иногда перебрасывался милыми шуточками и даже ласково задирал наших старичков.
В Маминой ложе мы пробыли недолго. Подзакусив в узком семейном кругу, пообщавшись с домашними, Папа перекочевал за стол к Феде Голенищеву и меня увлек за собой. В какой то момент я вдруг почувствовал, что недавняя тоска отхлынула от сердца. Пусть только на миг, пусть на мгновение. Я был душевно рад и этому краткому отдохновению.
Бригадой официантов, обслуживающих стол Феди Голенищева и наряженных в форменные сюртуки, руководил мой старый знакомый Веня. Теперь он с блеском исполнял роль метрдотеля. И физиономию делал соответствующую. В отличии от обычных официантов, на нем был не сюртук, а зеленый фрак, обшитый по обшлагам золотыми галунами с клювастыми имперскими орлами и коронами. Еще в Маминой ложе я обратил внимание на то, что моя жена поглядывает на него с явным одобрением и интересом. Ливрея что ли ее так впечатлила? Меня это даже не покоробило.
Я перебросился с Веней парой слов и выяснил, что его сегодняшняя роль метрдотеля вовсе не означала, что он пошел на повышение или сменил амплуа. Просто по случаю большого праздника Папа выписал его из Деревни, чтобы дать возможность немножко развеяться и поразмяться, а заодно присмотреться ко всей галерее именитых гостей. Стало быть, Папе это для чего то понадобилось…
Я уже успел порядком хватить шампанского и находился в состоянии беспричинной эйфории, но все же с любопытством присматривался к Папе. В эту ночь Папу словно подменили. Таким благодушным и словоохотливым я его, пожалуй, никогда не видел. Глядя на него, можно было подумать, что все сегодняшние мероприятия посвящены лично ему и что он сегодня именинник.
Застольные разговоры по прежнему вертелись вокруг событий выборной компании, деятельности России и будущих перспектив нашей славной Москвы. С бокалом шампанского в руке Папа поднялся для тоста и довольно страстно принялся рассуждать о том, что его сокровенная мечта — превратить Москву в особый мир, в город Счастья, чтобы мы жили в ней, как возлюбленные братья, не враждуя друг с другом и имея все, что только нужно человеку для жизни. Словом, повторял все то, что когда то я сам пытался ему втолковать, а он только скептически усмехался. Теперь это, оказывается, сделалось его сокровенной мечтой… Потом он стал братски обниматься и лобызаться с Толей Головиным, Наумом Голицыным, о. Алексеем, маршалом Севой Нестеровым, который, оторвавшись от службы, ненадолго появился в Шатровом Дворце, чтобы отметиться на общем празднике, а главное — с Федей Голенищевым. При этом Папе приходилось слегка отталкивать локтем Петрушку, все норовившего пролезть и присоединиться к этим горячим выражениям братской любви. Кроме Петрушки, к идиллии норовили присоседиться и его многочисленные помощники, похожие на него, словно меньшие братья. А за соседним столом поднялись с мест и салютовали высоко поднятыми бокалами наши местные бандиты. Среди них живописно выделялись нелепо подобострастные физиономии Парфена и Еремы.