Великий полдень
Шрифт:
Мне вдруг пришло в голову, что все, что она говорит, имеет отношение прежде всего к ней самой. К ее собственной жизни.
— Честно говоря, я об этом как-то не думал, — неловко повернулся я.
— А как ты думаешь, — неожиданно горячо поинтересовалась Мама, — может быть, Майя напоминает тебе меня? Я имею в виду — напоминает как женщина, а?
— Что? Напоминает тебя?..
Я напряженно соображал. Такое неожиданное предположение содержало неприкрытую двусмысленность.
Вдруг я со смущением поймал себя на том, что бессознательно уставился на скрещенные, обтянутые темными колготками ноги Мамы и не спускаю с них глаз. Сердце у меня заколотилось.
Я лихорадочно потер ладонью висок и в замешательстве взглянул в лицо Маме, как будто ждал, что она развеет это наваждение. Ей ведь ни к чему были эти двусмысленности. Но она молча улыбалась, и улыбка эта была сведущей и даже поощрительной. Она знала, что я ощущаю в этот момент, и не скрывала этого. Мне сделалось до неловкости странно, что такое может происходить между нами, что она так пристально смотрит мне в глаза и не отводит взгляда. Как будто сама предлагала себя в качестве объекта ухаживания. Мне вдруг ударила в голову мысль, что рядом со мной, может быть, находится женщина в высшей степени неудовлетворенная, женщина дико изголодавшаяся по мужчине. Покраснев еще больше, я не выдержал и отвел взгляд. Но ее запах продолжал обволакивать меня. Чтобы как-то отвлечься, я даже вытащил табакерку и усиленно принялся нюхать табак. Но запах любимого табака еще больше располагал к неге, к уюту. Мама покачивала ногой. Я чувствовал, что она не сводит с меня взгляда.
— Так напоминает тебе Майя меня или нет?
— Да. Наверное, — проговорил я совершенно осипшим голосом, — Майя очень похожа на тебя…
Не знаю, почему я это сказал. Если честно, я не видел между дочерью и матерью такого уж сильного сходства. Все эти годы я старался не вспоминать того, что было (или могло быть) между нами. И совсем не помнил, какой Мама была тогда… А сейчас что-то странное происходило с моим зрением. Я как будто не соображал, что это Мама. Собственно, мне это было все равно. Она была словно фантом женского пола, почти символ, у которого нет своей собственной души, фантом, который является в сладком сне, чтобы снова и снова погружать нас в беспорочный грех прелюбодеяния. Плюс фантастические возможности изощренного макияжа, благодаря которому этот неопределенный призрачный образ имел воздействие почти гипнотическое…
Но тут я вдруг сообразил, в чем дело. Я вспомнил, что уже весьма длительный срок нахожусь в условиях полного воздержания, блюду целомудрие, задавшись целью донести себя до Майи, переполнен этим самым целомудрием. Конечно, в этом все дело! Конечно, это горячка! И переполнен я, следовательно, вовсе не целомудрием, а
— Давай, попей еще молочка, — услышал я ее голос.
Она вздохнула, ее грудь приподнялась. Мне показалось, что она предлагала испить мне из своих сосудов. Единственное, что от меня требовалось— просто решиться. «Нет! — мысленно твердил я себе. — Не может быть, чтобы она подталкивала меня к этому!» Для меня это означало бы конец всему. О Господи, казалось, мне еще никогда так не хотелось женщину.
— Ты не беспокойся, — тихим грудным голосом говорила Мама. — Насчет Майи. Ты будешь с ней. Вы будете вместе. Это очень даже хорошо. Мы все устроим. Тихо-мирно. Можешь на меня положиться. Вот моя рука…
Она действительно протянула мне свою горячую руку. Мне пришлось взять ее в свои ладони и долго держать навесу, так как она и не думала забирать ее у меня. Тогда я поцеловал ее руку, едва коснувшись пересохшими губами, и осторожно положил на диван.
Как это ни странно, но я ни минуты не сомневался, что Мама нисколько не кривит душой и, кажется, действительно намерена способствовать тому, чтобы мы с Майей были вместе. В то же время я не понимал, почему она так решительно встала на мою сторону, поддержала меня.
— Значит, вы еще не успели обсудить это с Наташей? — покашляв, поинтересовался я и снова вытащил табакерку.
— Нет еще.
Я облегченно вздохнул.
— Ты ведь со своей женой и сам можешь поговорить, когда сочтешь нужным. Ты поговоришь с ней, Серж?
— Да, я обязательно поговорю… — Тут я замялся, а потом смущенно признался: — Знаешь, как раз сегодня я собирался повидаться с Майей… Объясниться с ней.
Мама энергично покачала в головой.
— Нет, ни в коем случае! Предоставь все это мне. Тебе вообще не следует пока ездить к ней.
— Почему? — Я снова покраснел и смутился.
Не мог же я признаться, что мечтал о встрече с Майей совсем не ради разговоров и объяснений. Мне нужно было быть с Майей. Впрочем, думаю, Мама и сама это прекрасно поняла. С другой стороны, я ощутил необычайное облегчение оттого, что Мама объяснится с Майей вместо меня.
— Наберись немного терпения. Бедненький, разве ты не владеешь собой? Да, кажется, ты на грани того, чтобы явиться к нам с Папой и официально попросить руки нашей дочери?
— Я владею собой, но…
— Хорошо, — подумав, сказала Мама. — Ты сможешь повидаться с ней. Но — в Деревне. Вы приедете туда всей семьей как обычно на выходные… А пока — лучше все держать в секрете. Не наделай глупостей, Серж! — предостерегла она. — Иначе Папа тебя в порошок сотрет. Одно дело — этот разговор со мной, а другое дело — с Папой.
— Что он мне сделает? — пожал плечами я. — Если даже он будет против, мне наплевать на его мнение. Вот и все, — бодро заявил я. — Ничего он со мной не сделает.
— Я конечно тоже на это надеюсь. Но все-таки не будем искушать судьбу. Сейчас ему не следует перечить. Он и так настроен против тебя. И это еще мягко говоря.
— Чепуха. У нас с ним вполне нормальные отношения. Не хуже, чем всегда.
— Это тебе так кажется. На самом деле он терпит тебя лишь из-за нее.
— Из-за кого из-за нее? — не сразу понял я.
— Из-за Альги, конечно. Альга, понимаешь ли, весьма ценит твой авторитет. У этой милой девушки обнаружился большой интерес к архитектуре и вообще к твоей персоне.