Великий полдень
Шрифт:
— Какой ужас! — всплеснула руками моя жена.
— Но сам отец Алексей упорно твердит, что у нее ангельская душа. Он искренне уверяет, что когда она входит в храм, в храме становится светлее. То же самое вслед за ним кудахчут и малахольные бабы, которых он приваживает у себя во флигеле. Но попадья явно другого мнения.
— Что вы такое мелете, милые мои! — не выдержал я.
Было во всей этой ситуации что-то очень странное. Что-то в ней не сходилось. Я давно это чувствовал и замечал. С одной стороны, по уже известным причинам Мама давно и явно была восстановлена против Альги, но, с другой стороны, она не предпринимала абсолютно никаких решительных действий, чтобы избавиться от девушки. Казалось бы, это не представляло для Мамы никакого труда. Нужно было хоть немного знать гордую и независимую Альгу, чтобы не сомневаться в
— Кстати! — заметила Мама. — Ее обаяние, кажется, готово распространиться и на тебя, Серж. Будь осторожен! Остерегайся ее.
— Да я его к ней близко не подпущу, Мама! — с улыбкой заверила подругу моя жена.
— Слышала бы ты, как он ее только что тут нахваливал! — усмехнулась Мама. — И хорошенькая она, и умная, и скромная.
— И ведь действительно не подкопаешься, — вздохнула Наташа. — Держит себя как святая… А у себя в апартаментах, я слышала, — добавила она, — хочет устроить настоящий вертеп.
— А Папа уверяет меня, что устраивает эти апартаменты, чтобы туда к ней могли захаживать влиятельные люди, — сказала Мама. — Мол, появится подходящее место для неформального общения… О, эта девочка сумела себя с ним поставить! Он познакомил ее со всеми нашими. Мужчины как с ума посходили. Так и вьются вокруг нее. Федя Голенищев ее просто обожает. Умоляет Папу, чтобы тот разрешил ей поработать в его предвыборном штабе. Маршал Сева при встрече берет под козырек. Даже наш философ-профессор начинает скакать при виде нее, как жеребчик. Тоже поет дифирамбы ее уму, убеждает ее всерьез заняться наукой и, конечно, набивается в научные руководители…
— Чего еще ожидать от мужчин! — не то презрительно, не то снисходительно хмыкнула моя жена.
— Единственный человек, который держит себя с ней строго и даже сурово, Толя Головин. Уж его-то не проведешь! — продолжала Мама. — Папа на него за это даже ворчит. Мол, почему он так с ней груб и неприветлив.
— Все дело в том, что Толя круглосуточно находится при исполнении, — пошутил я.
— Да уж, — заметила Мама, — что там у него в этот момент в штанах, не проверишь… Но вот что меня действительно беспокоит, — немного помолчав, добавила она, — так это, как она влияет на мою Майю!
— Не волнуйся, Мама, — ласково сказала моя жена, — я думаю, все это очень скоро и очень просто закончится. Изумрудноглазая шатенка себе на уме. Скоро она подцепит какого-нибудь банкира, женит на себе и будет счастливо жить-поживать.
— А по-моему, никаким банкирам тут не светит, — возразил я. — Скорее всего, Альга осчастливит какого-нибудь бедного художника или поэта и отправится вместе с ним куда-нибудь на край света. Куда-нибудь на Тибет, в Гималаи по монастырям — в поисках Шамбалы и света истины. Это было бы довольно-таки романтично.
— А я говорю, подцепит банкира, — настаивала Наташа. — У нее на физиономии написано, что она — девушка не промах!
— Если, конечно, не пустится во все тяжкие, так что потом, очумев и истаскавшись, действительно отправиться замаливать грехи в какой-нибудь монастырь… — язвительно подытожила Мама.
В этот момент снова включилась внутренняя связь и доложили: «Мама! Сейчас будет выступать Папа…» Мама тут же открыла жалюзи. Облаченный в строгий серый костюм, в галстуке — «селедке», Папа приближался к трибуне, с которой только что проворно сбежал какой-то делегат. Петрушка подобострастно объявил, что сейчас выступит «строитель, созидатель и благородный попечитель», «человек, благодаря самоотверженным усилиям которого была построена Москва», а ныне, кроме всего прочего, также «многоуважаемый, дорогой, искренний друг России». Разрумянившийся Папа неторопливо поднялся на трибуну и, вместо предисловия, вполоборота к президиуму, адресуясь, видимо, к Петрушке, с чрезвычайной серьезностью и отменной скромностью промолвил:
— Никакой я не многоуважаемый и дорогой. И даже не друг… Как и все мы, я просто — часть нашей общей России! Я ее верная пчелка!
Зал тут же разразился аплодисментами, а Петрушка, радостно осклабясь, приподнялся
Насколько я помню, это было первое публичное выступление Папы. Прежде он даже интервью для телевидения не давал. Теперь, стало быть, час пробил.
Говорил он довольно-таки косноязычно и не слишком связно. Хотя и поглядывал в шпаргалку. Зато уверенно и проникновенно. Как на рабочем совещании в собственной Фирме. Тон его выступления отличался отменной скромностью и серьезностью.
— Да, друзья, я часть нашей общей России, — говорил он, — потому что ее прекрасные идеи это и мои идеи. Всех нас объединила любовь к нашей столице, нашей Москве и отечеству. Нас объединило дело возрождения того, что дорого нашим сердцам. Нас, наконец, объединил наш народный кандидат Федя Голенищев. И потому мы говорим: «Не сорвут, гады, выборов!» И это не случайность, — продолжал он. — Это глубоко символично, что движение в поддержку выборов поместилось не где-нибудь, а, как и в минувшие столетия, в дорогой нашему сердцу столице. Более того, в Москве! Уважаемые делегаты интересовались тут, как, мол, отреагирует Москва, как отреагируем мы, ее пчелки, на призыв подхватить это славное дело. А как, по-вашему, должна отреагировать Москва и ее пчелки? Конечно, положительно! О чем речь. Москва это суверенная территория России, которой, стало быть, и начнет прирастать вся русская земля. Пусть наша Москва превратится в огромный улей, и каждая пчела полетит сюда с медом. Пусть прекрасные народные идеи станут реальностью, Москва преобразится в Град Божий, в светоносную чудотворную икону, от которой благодать и свет распространяться по всему отечеству и даже по всему миру… Я, вообще-то, не очень компетентен в этом важном вопросе. Об этом лучше меня, пожалуй, скажут святые отцы, наше духовенство…
Сойдя под аплодисменты с трибуны, Папа шагнул в сторону президиума и братски обнялся и облобызался с Федей Голенищевым, а проходя в свою ложу, почтительно поклонился идущему навстречу о. Алексею, который осенил его крестным знамением.
О. Алексей поднялся на трибуну и тоже произнес небольшую речь, сообщив о том, что сам патриарх с интересом и сочувствием следит за деятельностью России и даже посылает свое благословение.
Ораторы один за другим продолжали подниматься на трибуну. Это все были известные люди. Не преминул выступить наш профессор Белокуров и банкир Наум Голицын, а также мои мэтры-академики. Естественно, все в один голос высказывались в поддержку России. Некоторые, так же, как Папа, подходили к президиуму, чтобы облобызаться с народным кандидатом. После каждой речи Петрушка первый вскакивал со своего места и, как заведенный, начинал хлопать в ладоши. Это был тот еще деятель! Насмотрелись мы и прежде на способных молодых выдвиженцев, но все они, умники, плохо скрывали распиравшее их честолюбие, а оттого старались напустить на себя истую преданность делу и отменную серьезность как особы, сознающие вверенную им ответственность. Другое дело Петрушка. Этот не строил ответственную мину, не сдерживал эмоций, а напротив, как будто всячески демонстрировал свой наивный энтузиазм. Для каждого из выступавших, которого он на правах ведущего приглашал на трибуну, у него находились лестные слова в самых превосходных формах. Во время выступлений он перешептывался с Федей Голенищевым, энергично кивал, просматривал бумаги и записки, непрерывно доставляемые в президиум. Работа кипела. Спустя некоторое время после выступления Папы, я с удивлением обратил внимание, что к Петрушке подошла Альга и, передав ему какие-то листки, удалилась обратно в Папину ложу. Петрушка, кивая головой, принялся добросовестно вникать в содержание принесенных бумаг.
— А они чем-то похожи друг на друга, — заметила Мама. — Петрушка и эта изумрудноглазая. Оба умеют быть полезными, незаменимыми. Каждый по-своему, конечно…
Я взглянул в сторону Папиной ложи, и сердце мое заколотилось. В ложе появилась она — Майя. Она как раз усаживалась в кресло рядом с Папой и подругой и, встряхивая белокурыми волосами, с интересом поглядывала в зал.
Вероятно, она специально заехала в Шатровый Дворец. Не то посмотреть, как выглядит после отделочных работ главный зал, не то полюбопытствовать, что это за Россия такая.