Великий раскол

Северцев-Полилов Георгий Тихонович

— Возвращение же возможно, если только он нужен и царь соизволит, — закончили они.

Но собор этот едва ли мог быть признан действительным в отношении Никона: по обычаю церкви восточной, экзархи и патриархи должны были быть судимы собором, на котором присутствовали бы все митрополиты подчиненной им области и ближайшие экзархи и патриархи. Притом, по каноническим правилам, требовалось единогласие приговора. Но мы видим, что на соборе не были все митрополиты, входившие тогда в московское патриаршество, как, например, не было киевского; притом протест греческих

митрополитов был достаточен, чтобы остановить действие приговора. Но Епифанию Славенецкому приказано было составить приговор.

И поручение это, и личное расположение Епифания к Никону вызвали в почтенном этом старце неудовольствие, но нечего было делать: приказание собора он обязан был исполнить.

Вышел он из Успенского собора, где было собрание это, и собирался сесть в свою повозочку, чтобы ехать в Андреевский свой монастырь, как услышал голос Зюзина.

— Отец Епифаний, куда торопишься?.. Чай, сильно устал? Ты бы лучше ко мне пожаловал, хлеба-соли откушал и переночевал бы.

— Благодарствую, боярин, с государевым делом.

— Оно-то так… да ведь вечер на дворе… а ты устамши… Завтра до света уедешь.

Приглашение было радушное и соблазнительное, притом боярин считался из друзей Никона, и хотелось Епифанию, как говорится, отвести душу.

Объявил свое согласие Епифаний, и оба, усевшись на повозку его, тронулись в путь.

— Да ты ж, боярин, откелева? — обратился к нему Епифаний.

— Да вот сновал все вокруг да около Успения… а дьячок мне передавал, что там у вас баяли, — произнес он, понизив голос.

— Чудеса творились, — вздохнул Епифаний. — На собор больше бояр пустили, чем святителей, и как кто заикнется о Никоне, закричат… заплюют… аль застенком грозят… Да и сам-то царь уж очень принижен и рта не может раскрыть.

В такой беседе они доехали до хором Зюзина.

Боярин ввел святителя в свой дом и направился через обширные палаты в уединенную комнату.

— Здесь, — сказал он, — мы повечеряем, отец Епифаний… Потом тебе сделают здесь постель, тебе и будет в этой келии спокойно.

Прислуга тотчас накрыла на стол, ужин подан, и оба поели с аппетитом, причем выпито было тоже немного.

После ужина прислуга тотчас убрала со стола, приготовила гостю постель и ушла.

Хозяин тоже простился с ним и вышел.

Оставшись один, Епифаний стал обдумывать дело Никона и свое положение.

— Ну, — говорит он сам с собою, — решили бы они избрать нового патриарха, на это есть согласие и Никона, но лишить его сана, чести и священства — это жестоко и неправильно… Вот, когда б с Никоном повидаться?.. Так иное дело — он бы все выяснил.

Не успел он это подумать, как кто-то постучался в дверях.

— Гряди во имя Господне, — сказал архимандрит.

Тихо отворяется дверь, и на пороге стоит сам Никон в одежде крестьянской.

— Святейший патриарх!., это ты?., откуда? как?..

— Вчера еще ночью я приехал сюда к другу моему Зюзину… Хотел знать, что митрополиты греческие скажут и что собор нечестивых.

— Митрополиты поставили тебя выше всех наших патриархов… ты, по их словам,

столп и утверждение истины и греко-восточной церкви.

— А нечестивые?

— Те представили выписку греческую из 16 правила первого и второго вселенских соборов, в которой сказано: «Безумно убо есть епископства отрещися, держати же священство»… ну и порешили все: лишить тебя архиерейства и священства…

— Договаривай: и чести.

— И чести…

— И ты так решил?

— От правил святых отец не отступаю — ты знаешь, святейший.

— Как не отступаешь?.. Отступил, как еретик, как фарисей, как нечестивец на суде…

— Я ни единой буквы не прибавлю… Вот и выписка из правила…

— И кто сочинил его?

— Иеродиакон грек Мелетий, а толковником был отец Павел, чудовский игумен.

— Обошли они и собор, и тебя, — расхохотался Никон. — Да ведь такого правила нет… да и нашли же кому доверить? Мелетий известен как искусный подделыватель подписей. Второй… тюремной… да оба мои враги… Вот со мною и греческие правила, возьми и читай.

Никон бросил на стол толстую книгу.

Епифаний отыскал требуемое место и удивился: в выписке был явный подлог.

— То-то, — воскликнул старик, — когда они читали выписку, на меня напало сомнение, так как не помнил я такого правила; притом же много ведь было случаев, когда святители отрекались от кафедры… и чтобы за это их лишали архиерейства, священства и чести, я не помнил.

— Притом было ли у вас единогласие? Коли не было, так и решение ваше не решение.

— Единогласия не было, да и решения не будет. Я напишу царю и откажусь… Пущай другой пишет.

— Не делай этого — себя погубишь, а пущай они пишут, что им угодно… Да без меня по правилам соборным и суда не могло быть… Заочно не могли они осудить: а их нечестивый суд и я не признаю, да и митрополит киевский и вселенские патриархи.

— Нет, святейший, ты укорял меня, что я отступник от правил… но отступник я не как фарисей, не как еретик, не как нечестивец, а по старости, — запамятовал, а воры обошли меня, дурака. Теперь ты наставил меня, и я докажу, что я от правил святых, отец, не отступлю и готов за них и истязание, и смерть принять.

Он подошел к столу, просил святейшего сесть и написал письмо к царю:

«Греки на соборе прочитали из своей греческой книги: «Безумно убо есть епископства отрещися, держати же священство»… и сказали, что это 16 правило первого и второго вселенских соборов. Я думал, что это правда, не дерзнул прекословить и дал свое согласие на низвержение Никона, бывшего патриарха; но потом я стал искать и не нашел в правилах этого изречения, вследствие чего беру назад свое согласие на низвержение Никона и каюсь. Ваше царское величество приказали мне составить соборное определение. Я готов это сделать относительно избрания и постановления нового патриарха, потому что это праведно, благополезно и правильно; о низвержении же Никона не дерзаю писать, потому что не нашел такого правила, которое бы низвергало архиерея, оставившего свой престол, но архиерейства не отрекшегося».