Великий раскол

Северцев-Полилов Георгий Тихонович

Несколько дней спустя после этого Нефед возвратился торопливо домой и был необыкновенно пасмурен.

В сильном волнении ходил он взад и вперед по передней в ожидании прихода отца Никиты, за которым он послал.

Когда священник вошел, он испугался; как говорится, на Нефеде не было видно лица.

— Что случилось? — спросил он.

— Идем куда-нибудь, чтобы нас челядь не могла услышать: случилось большое несчастье…

Он отвел его в свою опочивальню, осмотрел ее, как бы боясь, что кто-нибудь не спрятался ли их подслушать.

— Несчастье,

и несчастье такое, что и сказать нельзя… Я только что от патриарха — он в отчаянии… Невестка, невестка, на которую он возлагал для русской земли столько надежд, сильно захворала… и… и нет никакого спасения…

Отец Никита побледнел и задрожал — так известие это поразило его.

— Кто же окружал царицу? — воскликнул он.

— Все ее, царицы-инокини, родственники. Давно уже они сплетничали патриарху, что она-де испорченная: то смеется, то плачет; что она нежного сложения, а тут вдруг заболела, нельзя добиться от нее, от чего она захворала; может быть, она скажет духовнику, но теперешний ее духовник — друг царицы-инокини, и если даже та скажет ему что-либо, то он утаит правду… Мне и пришла мысль предложить патриарху тебя, отец Никита, в духовники, согласишься ли ты на это тяжелое дело?

— Соглашаюсь и готов жизнь отдать за правду! — воскликнул священник.

— Иного ответа от тебя и не ждал. Едем к патриарху.

Приехав к отцу царя, Нефед прямо повел без доклада отца Никиту в комнату, в которой патриарх принимал его уже единожды.

Филарет явно их ожидал, и после обычных земных поклонов их он обратился прямо к священнику:

— Рад тебя вновь видеть у себя. Тебе уж, вероятно, передал Нефед Козьмич о постигшем царя, меня и землю русскую горе. Царица сильно захворала, на духу она, быть может, сознается, в чем ее болезнь. Нужен человек, который бы заставил ее-сказать правду. Нефед Козьмич и я находим, что ты лишь один способен это сделать.

— Благодарю святейшего патриарха за доверие ко мне, но не слишком ли много возлагает на меня патриарх?

— Нет, не много. Ты красноречив и сумеешь ее убедить на духу.

— Быть может, с помощью Божьею…

— Но помни — все, что она скажет тебе, ты должен без всякой утайки передать мне как патриарху.

— Само собою разумеется, я обязан святейшему патриарху передать все, что он требует.

— Этого мало — обещаешь ли ты подтвердить все то, что услышишь на духу, даже и под пыткой?

— Обещаюсь.

— В таком разе сейчас я поеду к царю, а ты поедешь с моею свитою.

— Слушаюсь.

Священник и Нефед Козьмич вышли в сени, в ожидании Филарета.

Экипажи подали, Нефед, получив благословение патриарха, уехал домой, а патриарший поезд, в котором находился и отец Никита, двинулся к грановитой палате [6] .

Оставив свиту в сенях, патриарх вошел в переднюю; там толпились бояре; они все пали ниц перед святейшим, и тот, благословив их, пошел вперед к царю, который находился в своей опочивальне.

6

Дворец

Романовых был отстроен в конце лишь царствования царя Михаила, и в него переселился Алексей Михайлович при вступлении его на престол.

Здесь он застал обоих придворных лекарей: Бильса и Бальцера.

Царь дал им знак выйти; он поцеловался с отцом и потом приложился к его руке.

— Что больная? — спросил патриарх.

— Лекаря говорят — нет надежды, — ломал руки царь и горько зарыдал.

— Что за болесть у нее? Что бают лекаря?

— Ничего, говорят, должно быть, во внутренности что ни на есть испорчено, аль печень, аль селезенка, аль почки, аль кровь, аль желудок, аль легкие; да сглаз, аль наговор, аль волшебство.

— А царица сама что баит?

— Ничего, стонет, кряхтит аль закричит: «Горит голова, в животе точно жжет что, ой! моя смерть пришла».

— Кто при ней?

— Боярыни, все от матушки.

— Заходил ты к ней?

— Заходил, да боярыни бают, не пригоже-де мужчине быть, коли баба в болести, — болесть-де сильнее становится… Хотел бы поглядеть на нее, хотел бы поговорить с нею, те не пущают, говорят: инокиня-царица под страхом страшной кары им наказала.

— А царица требует тебя?

— Как не требует — плачет, мечется, зовет к себе на помощь. «Ратуй, соколик ясный, красный, красное мое солнышко, покинул ты меня», — кричит она.

— В таком разе идем к ней.

— А матушка-царица? — затруднялся царь Михаил.

— Иди за мною — один я буду в ответе.

Он взял его за руку, и они, пройдя ряд комнат и коридоров, очутились в передней молодой царицы.

Она была битком набита боярынями и придворными дамами.

Патриарх благословил их и хотел войти в спальню царицы. Боярыни стали на дороге, и одна из них сказала:

— Царица-инокиня наказала не пущать-де.

— Вон! Чтобы и духом вашим не пахло во дворце впредь до царского указа.

В секунду все боярыни окаменели, но повелительный жест и вид патриарха заставил их обратиться в бегство.

Патриарх и царь очутились в опочивальне царицы.

Опочивальня была устлана коврами, по углам множество образов в драгоценных ризах, комната заставлена стульями, топчанами и низенькими татарскими столами в виде табуреток с перламутровою инкрустацией. Массивная кровать с перинами и множество подушек высились посреди опочивальни. На одном из столиков виднелся драгоценный золотой рукомойник и такая же чашка.

В комнате было несколько женщин-боярынь, боярская-боярыня, постельничья и несколько других.

Царица была на ногах, а не в постели и одета, как обыкновенно она одевалась в будни, т. е. на ней был из толстой парчовой материи сарафан, а поверх него расписная кофта.

Глаза ее горели лихорадочным огнем, чудные темно-русые ее кудри немного выгладывали из-за парчового платка, украшавшего ее голову; лицо горело, а глаза немного впали. Увидя царя и патриарха, она сделала шаг вперед, упала на колени и закричала: