Великий страх
Шрифт:
– Сейчас, мадам, сейчас поедем! – обнадеживающе крикнул Арсен в мою сторону. – Эй, Жосслен, Альбер! Слезайте-ка, надо дорогу проложить через эту толпу!
Лакеи неохотно откликнулись на этот призыв, это я видела. Никому не хотелось вмешиваться. Альбер и Жосслен стояли на месте, переминались с ноги на ногу, но Арсену не помогали.
– Лучше переждать, мадам, они сами разойдутся, – сквозь зубы проговорил Жосслен, пожимая плечами.
Раздался громкий треск совсем с другой стороны, и длинный железный крюк впился в атласную обивку кареты. От испуга и неожиданности я закричала.
И сразу целая
– Аристократы!
– Вот вам за ваши гербы!
– Мы вас научим исполнять декреты Конституанты! Крюк, которым ободрали почти всю обивку, был извлечен наружу, а вслед за этим послышался громкий лязг: герб де ла Тремуйлей был отодран от дверцы и брошен на землю. Его принялись в остервенении топтать и пинать. Чуть погодя удары десятка палок обрушились на нашу карету. Стоял ужасный гул. Казалось, сейчас на нас рухнет крыша.
Жанно заревел так пронзительно, что даже перекрыл весь этот адский шум. Шарль Анри молчал, но лицо его сделалось белым как мел. Да и мой ужас был неописуем: я не знала, за кого бояться – за детей ли, за саму себя…
– Мама! Мама! Я хочу домой! – кричал Жанно, захлебываясь слезами.
Всеобщий яростный крик заглушил его слова.
– А, да тут щенок! Будущий аристократ!
Арсен напрасно пытался обороняться. Его повалили на землю, пинали ногами, били метлами. Та самая женщина в сером чепце сняла с ноги деревянный башмак и пыталась ударить Арсена, нарочно целясь так, чтобы разбить ему голову.
– Не смотрите, мадам! Не смотрите! – повелительно шептала Маргарита. – Вы же знаете, вам нельзя смотреть!
Жак бросался от одного санкюлота к другому, что-то отчаянно кричал, втолковывал, объяснял, но его всюду толкали и даже били… Один мужчина ударил его палкой по голове, рассек бровь до крови. Вздрогнув всем телом, я закрыла лицо руками, с ужасом сознавая, что от подобного нападения следует ждать самого худшего.
– Довольно церемоний!
– С солдатами в Нанси не церемонились!
– Взяли ружья и расправились с патриотами! Перекошенные от ярости, обезображенные ненавистью лица с разинутыми ртами, с вываленными и налитыми кровью глазами мелькали в окошке кареты. Голоса хрипели и срывались от надрывного крика. Я снова закрыла глаза. Эти лица и голоса не могли принадлежать людям, я попала в зверинец – там такой же зверский оскал, такая же хищная ненависть… Звенело стекло, ржали кони, дрожала от ударов карета, рыдал Жанно, вопили санкюлоты. Все это сливалось в такую адскую какофонию, что я не удивилась бы, услышав сейчас злорадный хохот Мефистофеля.
И тут сильная боль пронзила меня так резко и безжалостно, что я пришла в себя. Задыхаясь, я прижала руки к животу, словно пыталась защитить ребенка, – боль заставила меня испугаться больше, чем все санкюлоты вместе взятые. Она стала уже не такой острой, но быстро разливалась по телу – животу, пояснице, бедрам. На лбу у меня выступила испарина.
– Может, это эмигранты?
– Хорошо бы узнать их имена!
Они выломали дверцу, их грязные лица были сейчас на расстоянии руки от меня. От испуга и боли я лишилась самообладания и дара речи; я ничего не понимала и ни на что не была способна в тот миг.
– Ну-ка, хватайте их!
Они не успели схватить Жанно. Резким движением подавшись вперед, я закрыла
– Черт с ним, с этим щенком!
Прежде чем я успела закричать или что-то сообразить, чьи-то пальцы, как клещи, впились мне в запястья, куда-то рванули. Другие руки пытались вцепиться в мои плечи, волосы.
Меня вытащили из кареты, сбили с головы шляпу, разорвали платье. Обезумев от ужаса и страха за ребенка, я даже не кричала, не думала о сопротивлении. Женщина в сером чепце, пробившись через толпу ко мне, ударила меня кулаком в грудь, потом, размахнувшись, закатила мне две пощечины, разбив в кровь мне губы. В этот же миг какой-то санкюлот сильно, совсем по-зверски ударил меня в живот.
Его оттащили, одернули.
– Ладно, с нее хватит…
– Была бы она одна, а то еще с детьми, да еще беременная…
Я вряд ли соображала, что происходит. Через секунду после того удара в живот резкая боль пронзила меня, как раскаленный прут, рассудок затуманился, и, если бы руки санкюлотов не держали меня, я рухнула бы на землю. Громкий возглас вырвался у меня из груди, и лишь одна мысль посетила меня: «Ребенок! Что будет с ребенком?!»
– Отпустите, отпустите ее!
Санкюлоты, державшие меня, как на грех, отпустили мои руки как раз в тот миг, когда невыносимая боль, еще более сильная, чем прежде, разлилась по моему телу, пронзила меня с ног до головы. Я упала на землю возле кареты, до крови ударившись затылком о подножку.
Больше я уже ничего не помнила.
Открыв глаза, я увидела сперва лишь серый утренний свет, пробивавшийся сквозь чуть раздвинутые занавески.
Я попыталась пошевелиться, но не смогла. Сильная боль появилась в затылке. А в теле я ощутила странную, необъяснимую пустоту – так, будто из меня ушла вся кровь, а вместе с ней и силы.
Я не успела ни о чем задуматься. Пелена беспамятства снова заволокла мое сознание, и я забылась, так и не уяснив, что со мной, и ничего не вспомнив.
Во второй раз меня привела в чувство чья-то рука. Она обтирала меня губкой, смоченной в душистом уксусе. Я лежала с закрытыми глазами, не давая знать, что пришла в себя. Прикосновения были мне неприятны. Почему меня не оставят в покое? Я казалась себе ледяной и холодной, будто меня уже посетила смерть.
– Жанно, – сказала я тихо, не открывая глаз.
– Ну, я же говорил, что кризис позади, – раздался надо мной мужской голос.
Я открыла глаза, втайне удивляясь, как тяжелы стали веки.
– Кто вы такой?
Лицо мужчины я видела как-то смутно. Четко выделялся лишь белокурый парик. Да еще очки на носу.
– Я Эсташ Лассон, мадам, – сказал мужчина, – ваш старый знакомый. Вы слышите меня? Если да, опустите ресницы.
Я слышала его, но ресниц не опустила. Медленно, очень медленно и тяжело я начинала вспоминать то, что случилось. Королевская площадь… крик…. женщина, которая дала мне пощечину…
– Будет упрямиться, – сказал Лассон, – я вижу, что вы все слышите… Но если не желаете говорить, то и не надо. Вам сейчас действительно лучше помолчать. И выспаться. Матильда, – обратился он к сиделке, – дайте мадам де Колонн снотворное.