Великий тес
Шрифт:
— Велика беда! — гнусавил, оправдываясь. — Добром взяли, не силой. Да у них этих соболей. Лыжи спинками оклеивают.
— Ты взял обманом, а они это Петрухе с его стрельцами припомнят. Мы-то уйдем, а им здесь в зиму оставаться, — сдержанней стал корить мокрого казака атаман. Сам сел, развязывая бечеву на промокших бахилах.
При общем насмешливом молчании Сорокин с Похабовым переругивались и сушили одежду у костра. Дунайка с Василием принесли с реки котел с козлятиной и водой, повесили его над огнем. Окинские аманаты тесной кучкой сидели в стороне, неприязненно поглядывали
— Мы засеку рубим, в караулах каждый день, — рассудительно, от имени всех служилых, вразумлял обиженных казаков Дунайка. — А вы бездельничаете, по лесу шляетесь, соболишек на себя добываете. Делиться надо! Не по-христиански это!
Терех Савин с безразличным видом сидел с вымороженными рыбьими глазами. Иван подхватил свое одеяло, бросил на землю рядом с ним.
— Все молишься? — спросил участливо.
Терех кивнул, вздохнул, почмокал высохшими губами.
— Жаль, со своей повенчался! — пробормотал. Прокашлялся, добавил чище: — Мне бы на Савине жениться. И племянники родные, и баба хороша.
— Хороша! — согласился Иван и вздохнул, вспомнив жену товарища.
Утром атаман объявил, что сдаст отобранных соболей подьячему в счет ясака за следующий год, и велел известить о том обманутый тунгусский род.
— Будто тунгусы сидят на месте и ждут? — съязвил Илейка. — Их след уж простыл. Они, может быть, лет десять в этих местах не появятся.
Казаки одобрительно заухмылялись. Хитроумие Якуньки и Илейки восхищало их. Иван чувствовал, что на него злобятся не только побитые, но и те, кто еще недавно жаловался на них.
На другой день к вечеру выше порога показалось два струга. Судя по посадке, суда были тяжело загружены. Бурлаки налегали на бечеву всем телом и низко пригибались к земле. Похабов велел своим людям помочь стрельцам и сам вышел им навстречу. Казаки повели четырех коней, полученных от Бояркана.
Завидев конных казаков, стрельцы остановились, подтянули струги к берегу. Издали видно было, они так измотаны, что если бы не засека и костры, попадали бы от усталости там, где стояли. Сам сотник, чисто выбритый, в пышных усах, вышел вперед. В его насмешливых глазах Ивану почудилась тревога.
— Что нового под Шаманом? — спросил.
— Много всего, — ответил сотник уклончиво и смущенно. — На ходу не расскажешь. Впрягай-ка коней. Гужом скорей до стана дойдем. Там и поговорим.
— Скажи хоть, догнал ли Ваську? — нахмурился Иван.
— Не догнал, слава богу! — строго ответил сотник. — Если бы застал его в зимовье, не знаю, что бы сделал. После расскажу! — досадливо отмахнулся… — Ты подложи что-нибудь под шлею! Хоть бы свою шапку! — крикнул, посматривая, как стрельцы впрягают в струги коней.
Обернувшись к Похабову, обронил:
— Человеку больно — орет. Скотина безмолвно муки принимает. — Сотник явно не хотел говорить о делах за Шаманским порогом, и это пуще прежнего насторожило атамана.
Гужом привели струги к засеке. Следом приплелись уставшие стрельцы. Казаки распрягли и отпустили лошадей, вытащили струги на сушу, крепко привязали их. Полтора десятка измученных стрельцов попадали у костров, стали
Наконец Бекетов вскинул на него свои ясные глаза. Казаки и стрельцы притихли.
— Приплыли мы к острову. Едва не застали там краснояров. Мои струги они бросили, загрузили рожью коч, поплыли вниз. Можно сказать, мы корму видели. Хрипун рожь и коч добром не дал. Дрался с Васькой на саблях, — Бекетов со вздохом опустил голову на крепкой шее, печально усмехнувшись, пробормотал: — Упрям, старый!.. Васька его ранил. Лежит теперь наш голова в зимовье.
При нас еще он отправил следом за красноярами семерых раненых и Максимку Перфильева. Не воевать! Куда уж им. Упредить воеводу Ошанина в Енисейском, чтобы поджидал бунтовщиков. А то опять острог на саблю возьмут. — Чего-то недоговаривая, сотник виновато взглянул на Ивана. — Мимо Енисейского никак не проплывут. Им надо на весь Красный Яр рожь в зиму забрать. — Бекетов помолчал, глядя на жаркое пламя костра, пожал широкими плечами. — Правильно приказал, старый. Пусть Максимка упредит воеводу, а тот сам подумает, по какой правде Васька наших ясачников грабил и нас громил.
— Что там было-то? — заволновались казаки, с любопытством расспрашивая стрельцов. — Зимовье краснояры взяли?
— Что его брать? — усмехнулся в густые усы Бекетов. — Полтора десятка израненных — не защита. Пришел, объявил, что оголодал и возьмет под запись рожь на обратный путь до Енисейского. Голова разъярился. По слухам, вызвал атамана на Божий суд. Васька его и пришиб. Да сильно. Отлеживается теперь. Вас ждет. Вы вот что! — опять вскинул затуманенные глаза на Похабова. — Нас не шибко ругайте. Мало вам ржи осталось. Но и мы меньше взять не могли. К тому же в зимовье семь ртов убыло. Если что, вы сплывете в острог или нартами уйдете. А нам без припасу в зиму — умирать голодом. Мы все взвесили и записали. Половину пороха вам оставили.
Иван слушал оправдания сотника, но они не доходили до него. Он думал о Хрипунове. Стал выспрашивать про него. Стрельцы отнекивались. Дескать, сами не видели, по слухам говорить — только смуту заводить.
— Сплывете, все узнаете! — тоскливо и неохотно отмахнулся от расспросов Бекетов. Опять начинал оправдываться: — Наши струги краснояры бросили. На одном ушел Максимка. Другой тянуть через порог для вас нам не по силам. И так на карачках ползли. Слава богу, вода малая. Иначе не вытянули бы и этого.
Бекетов взял с собой Василия Черемнинова. Тереха Савина не позвал. Тот, печальный, и не просился в его отряд. Стрельцам Дунайке и Дружинке он велел остаться при воеводе. Холодным утром служилые сходили на могилу Вихорки Савина. Помолясь, стрельцы со стругами пошли к Долгому порогу, повели за собой коней и окинских братов, которые казакам изрядно надоели.
Похабов велел своим людям разобрать засеку и вязать плоты. На другое утро, взламывая лед заберега, казаки столкнули их на воду. С молитвами вывели плоты на стрежень. Тумана не было. Из-за лесистых гор всходило ясное солнце. Студеный парок клубился над водой.