Великий Яковлев. «Цель жизни» гениального авиаконструктора
Шрифт:
– Я в Сибири, между прочим, второй уже раз оказываюсь, – засмеялся Бартини.
– Как это?
– А в первый раз я через Сибирь возвращался домой из русского плена. Я же принимал участие еще в первой империалистической, как сейчас говорят, войне. В австро-венгерской армии. Ну, и попал в плен. А возвращались мы домой через Сибирь, Владивосток, Шанхай, через Тихий океан. Кругосветное путешествие, одним словом. Александр Сергеевич, как там Володя работает? – вдруг переменил тему Бартини.
– Простите?
– Владимир Григорьевич. Ермолаев, то есть. Ему ведь 28 лет было, когда его поставили у руля, – тут Бартини чуточку замялся и продолжил: –
Яковлев понял причину заминки, Бартини явно хотел произнести «моего конструкторского бюро».
– По-моему, вполне вписался в ритм работы. Очень энергичный конструктор и, несмотря на молодость, волевой и настойчивый. Как я знаю, в его, – Яковлев нарочно произнес это слово, – бюро идет глубокая модернизация Ер-2 с тем, чтобы увеличить дальность полета, повысить бомбовую нагрузку, сделать бомбардировщик более живучим.
– Конечно, там нужна серьезная модернизация, ведь этот самолет проектировался как пассажирский. Потом уже пришлось менять ему профессию, но, надеюсь, Володя, простите, Владимир Григорьевич справится. Кстати, многое из того, что я передавал своим молодым коллегам, так и повисло в воздухе. Не приняли советские конструкторы идею велосипедного шасси. Почему? Ведь очевиден выигрыш в весе, в управляемости и прочем. Я рад, что могу высказать это настоящему конструктору, который может это оценить. Ах, как жаль, что война прервала циркуляцию научной мысли в самолетостроении. Нет борьбы идей, нет всплеска достижений… Есть столько замыслов… Вы подумайте, Александр Сергеевич, над идеей велосипедного шасси. Мне ведь некому больше этого сказать…
– Какие здесь условия для вашей работы, Роберт Людвигович?
– О, для работы тут все условия! Как говорил Владимир Михайлович Мясищев, мне довелось трудиться какое-то время бок о бок с ним, говорил, что в нашем положении ничто не отвлекает нас от работы, даже свобода.
Яковлев тотчас поднял недопитый стакан:
– Давайте выпьем за нашу победу!
Все встали. Яковлев продолжал:
– Как говорил товарищ Молотов в своем обращении к народу: «Наше дело правое, победа будет за нами!»
Все выпили до дна и стали прощаться.
Сделав необходимые звонки в Москву, Александр Сергеевич стал укладываться спать.
Но сон не шел. Ему не давала покоя последняя фраза, произнесенная неистовым итальянцем: «Ничто не мешает творчеству (или он сказал «работе»?), даже свобода». Сукин сын, ввернул все-таки про свое. А тем, кто на этой самой свободе, намного лучше? Сидящих хоть не мучит страх, у них уже все свершилось, а у тех, других, как?
И он, замнаркома, и фэзэушник, стоящий за токарным станком на деревянном ящике, трудятся по 16–18 часов без выходных и отпусков. Война? А что, не знали, что она придет в наш дом? Знали все – и он, замнаркома, и тот же фэзэушник – все знали и пели «Если завтра война, если завтра в поход, будь сегодня к походу готов». Или что-то вроде этого.
Почему откатились до Волги, почему законопатили заводы в Сибирь, на Урал и даже на Дальний Восток?
Александр Сергеевич встал и прошелся по покрытому ковром холодному полу. Окна гостиничного номера были покрыты корочкой льда, в черноте ночи не мелькало ни одного огонька.
Яковлев включил радио, и черная тарелка, словно заведенная, повторяла знакомое: «… отражая натиск превосходящих сил противника, наши войска, выравнивая линию фронта, сдали город Людиново. Противнику нанесен существенный ущерб».
Яковлев с досадой выдернул шнур из розетки.
«Как
Может, потому, что мы вместо того, чтобы готовиться к войне с врагом, выдумали врагов среди своего народа? Какой Бартини враг? Это даже вертухаи, которым поручено его стеречь, понимают. И Туполев враг? И Петляков? Вон Баландина им с Дементьевым через Сталина пришлось вытаскивать. Это те, кто живы, а кого расстреляли, как с ними быть? Может, потому и отступаем, что военачальников всех перед самой войной сменили?»
Яковлев усмехнулся: даже в мыслях он не произнес «расстреляли», а нашел другое слово – «сменили».
«Очень я осторожный стал. Ну что ж, на том и стоим».
Проклятая бессонница! Всплыла в мозгу цифра, которую он старался запрятать куда подальше: на одном из совещаний у Сталина сотрудник Генерального штаба Антонов доложил, что за первые четыре месяца войны Красная Армия потеряла 650 тысяч человек убитыми и около миллиона бойцов попали в плен. Яковлев тогда буквально впился глазами в лицо Сталина – как тот прореагирует на эту цифру? Но у вождя не дрогнула даже бровь, хотя он, наверняка, как и большинство присутствовавших, знал, что примерно столько потеряла русская армия за первые три года империалистической войны. Сталин, прохаживавшийся по кабинету, вдруг остановился и стал внимательно смотреть на выражение лиц своих соратников: вдруг у кого-то поползет вверх бровь. Но все сидели сосредоточенные, демонстрируя своим видом понимание момента, словно потери эти были неизбежными и естественными.
И вдруг сейчас, в промерзшем гостиничном номере, Яковлев с отчетливой ясностью осознал, что потери эти были, действительно, неизбежными. Что можно было ожидать от армии, руководили которой вчерашние унтеры да прапорщики, ставшие в силу своего «правильного» происхождения генералами и даже маршалами. А страной? Потерявшие контроль мысли залетели в запретные сферы, но вернуть их оттуда было трудно. Недоучки с начальным, в лучшем случае, со средним образованием, университетами которых были тюрьмы да каторжные рудники. Яковлев почувствовал, что его прямо-таки знобит.
«Не заболеть бы!» Он выпил рюмку коньяка из початой бутылки, стоявшей на тумбочке («Молодец, Лисицын!»), и, несмотря на то, что простыни были какие-то волглые и холодные, завернулся в них и тотчас заснул. Во сне он видел, как одноклассники из страховской гимназии идут по главной улице Новосибирска – Красному проспекту – и поют во все горло: «В нашем околотке дворник был Володя. А теперь Володя – Ваше благородие!»
В неоднократно цитируемой нами книге А.С. Яковлева «Цель жизни» достаточно подробно рассказано про все стороны деятельности авиапрома в 30—60-е годы, но о той страшной трагедии, которая обрушилась на отрасль (как и на всю страну) – о репрессиях, о немотивированных арестах авиаконструкторов, которых Яковлев знал лично, о печальной судьбе двух наркомов (Кагановича и Шахурина), не сказано ничего. Этого, возможно, и не заметил рядовой читатель, а вот специалисты заметили. В книге воспоминаний академика И. Фридляндера об этом говорится так: «Утром в воскресенье на дачу ЦК заехали директор Ташкентского завода Поспелов и Олег Константинович Антонов, и мы отправились в горный курортный поселок Чимган. Поспелов и Антонов сидят сзади, я спереди рядом с водителем. Разговариваем о том, о сем. Заходит речь о книге воспоминаний А.С. Яковлева. Оба отзываются о ней неодобрительно. Главное то, что он не написал».