Великое делание, или Удивительная история доктора Меканикуса и Альмы, которая была собакой
Шрифт:
II
Жизнь потеряла для меня всякий смысл… Я сидел возле окна и смотрел на свинцовые воды Мааса. Вот прошли самоходные баржи. На корме, возле рулевого, германский солдат. Вот прошел катер. На его крыше, болтая ногами в широких сапогах, сидит германский солдат. По набережной прошла группа бельгийских предателей-рексистов*. Они вооружены, но их охраняют гитлеровские солдаты…
Какая тяжелая поступь у завоевателей!.. Кажется, что каждому их шагу стоном отвечает земля.
Вот опять катера, что-то везут? А-а! Это хлеб для солдат. Новый порядок
Мне принесли какую-то квадратную бумажку. «Хлебная карточка», — так сказала мне соседка. Она до войны торговала открытками и марками, я ее помнил…
Оказывается, что больших трудов стоило ей достать для меня эту карточку.
Люди, которых я никогда не знал, приходили ко мне. Дверь, в которую внесли моего Яна, была всегда открыта. Брали из моих рук карточку и клали на край стола крошечную порцию хлеба… Люди всегда на что-то косились. А-а, это, вероятно, на деньги. Они так и валялись на полу и на столе, между бутылками вина и консервными банками. Я не притрагивался к ним. Грязные, кровавые деньги!..
Может быть, если я показал бы Матерну на дверь, мой Ян не вышел бы из толпы?
И был бы жив? Жив?! Нет, он благородный мальчик — он все равно вышел бы, чтобы спасти тех, кто борется!
А борются ли или вот так сидят возле окна и считают баржи с хлебом, который похищает Германия у моего народа?.. Нет, нет, не может быть! Они борются! И, если придет Фрезер, я спрошу у него, что они делают, что делать мне, чтобы отомстить за Яна, за тысячи и тысячи арестованных и убитых…
Но Фрезер что-то не идет. Его уже не было семь дней. Целых семь дней!.. Вот кто-то поднимается по лестнице, берет веник, подметает. Это тетушка Марта.
Ее очередь сегодня принести мне хлеб. Он не нужен мне, этот немецкий хлеб, не нужен! Я не хочу его есть даром! Я хочу работать, я ведь очень сильный.
Меканикусы все сильные, и Ян был очень сильным. Если бы он вырос, совсем вырос!.. Нет, я даром есть хлеб не хочу, я хочу… Но что я могу… один?
Было совсем темно, когда в комнату вошел Фрезер. Он стал за моей спиной и также смотрел на Маас. Прикрытый заслонкой красный огонек дебаркадера против моего окна дробился на волнах спокойной реки. Узкой красноватой полоской вставало на горизонте зарево. Чугунные украшения на куполе собора, казалось, ожили.
— Горит нефтеперегонный завод… — тихо сказал Фрезер. — Вчера в Антверпене фашисты приказали всем евреям надеть специальные повязки. Весь город вышел с такими повязками…
— А крестьяне? Как крестьяне фламандцы?
— Вначале плохо…
— Они поверили немцам?
— Но потом, когда вслед за бандой фашистских пропагандистов пришли налоговые инспекторы, когда начались реквизиции скота и хлеба, они быстро прозрели…
— Прозрели?
— И теперь германский солдат не рискнет в одиночку пройтись по улицам фламандской деревни. В Савентгейме пожар… Вы знаете, господин Меканикус, этот завод?
— Шинный завод? Знаю.
— Бельгия горит!..
Мы еще долго смотрели на реку, потом Фрезер пошел к выходу.
— Жак, — проговорил я, — подождите. Я пойду с вами!
Фрезер живо обернулся и сказал:
— Я
А завтра Фрезер вынес из моего кабинета и разложил на столе старинное охотничье оружие. Критически осмотрел его.
— Нет, — сказал он, — это все не годится! Что вы можете делать?
— Я хорошо стреляю. У меня были призы. Вы не верите, Фрезер?
— Что еще?
— Ну, я могу.., Я хочу бороться вместе с вами!
— Что еще вы можете делать?
— Я ученый. Понимаете, Фрезер? Инженер-химик…
— Вы химик?! Так почему вы до сих пор молчали?
— Но разве сейчас нужны заводы? Разве…
— А здесь, у себя дома, вы не смогли бы вести, скажем… вести научную работу?
— Конечно! Но я не понимаю…
— Ах, да помолчите! — резко сказал Фрезер.
И его неожиданная грубость была радостью для меня: «Я нужен, да, да, я им пригожусь — тем, кто борется. Я нужен народу Бельгии».
— Могу показать вам свою лабораторию, — предложил я.
— Покажите.
Мы прошли в лабораторию. Это не была большая лаборатория — ведь серьезные эксперименты я производил в заводских лабораториях, но в ней было все, чтобы искать, думать…
Фрезер был поражен.
— Да у вас… А еще молчали! Ну, вот что, Карл, вы это все приводите в порядок, занимайтесь там наукой, ну, что-нибудь такое делайте, чем и до войны занимались. Для вида… если заинтересуются. А лучше вообще и виду не показывать. Окна мы завесим… Лаборант нужен?.. Пришлю.
— Мне помогал Ян…
— Я пришлю к вам мальчика. У меня есть один на примете. А нам, нам очень нужен: такой материал, понимаете?
— Да, понимаю, — ответил я. — Это элементарно, — Но нам нужно много, — сказал Фрезер, — У меня есть подвал.
— И в нем можно работать?
— В нем работали, не совсем удачно, правда, но много веков подряд:
Никогда я еще не видел такого исполнительного механизма, одним из действующих частей которого я стал. Внизу, в подвале, сваривали трубы.
Фрезер присоединил сварочный аппарат к какому-то кабелю под нашим тротуаром.
Он был хорошим специалистом-электриком. Я произвел несколько предварительных опытов, дал задание на сырье. И должен сказать, что у меня не было случая нехватки каких-либо материалов. Иногда ко мне никто не приходил, и я спал, держа на ночном столике взрывную машинку, на случай, если ко мне пожалует гестапо. Какое-то необыкновенное спокойствие воцарилось в моей душе. И, когда издалека доносились взрывы, когда мимо меня проносились немецкие санитарные автомобили, я особенно крепко спал в такие ночи. Я мстил за себя, за сына, за свою страну-Фрезер иногда приносил мне чертежи различного рода взрывных устройств. И я должен был дать свое заключение о нужных составах взрывчатых веществ. Это были очень сложные мины, чаще всего замедленного действия, с отпиленными от динамиков пластинками магнитного сплава. А наверху, в своей заброшенной лаборатории, я занимался пустяками, производил для вида какие-то опыты, просто для того, чтобы стереть пыль с приборов.