Великое кочевье

Коптелов Афанасий Лазаревич

— Вот, пригнали коней… Принимай, товарищ Токушев.

— Мы бы давно пригнали, да Ногон не позволял, — вмешался второй пастух. — Едва его обезоружили.

Лошадей пересчитали, назначили табунщиков. Ногона два дня продержали в сельсовете, а потом спросили:

— Куда, старик, пойдешь?

— К хозяину своему, к Большому Человеку. Жаловаться на вас.

— Эх ты, верная собака… Тебе бы только байские ноги лизать, — сказал Байрым, покачав головой, и добавил: — Кончилась поганая жизнь твоего хозяина.

4

Жаркое

солнце подымалось высоко в небо. В полдень снега на нижних склонах гор становились мягкими, ноздреватыми, веселые ручьи начинали свое задорное щебетанье. Зеленые лужайки покрывались подснежниками. На крутых южных склонах расцветали кусты маральника. Горы одевались в зеленые платья с малиновыми оборками.

Короткие летели ночи: на вершинах гор дежурили зори.

Колхозники ложились спать перед рассветом, когда дыхание снежных вершин касалось долины и сковывало верхнюю корку земли. В тихий рассветный час сон был особенно сладок.

Однажды в этот час в избушку Борлая Токушева влетел Анытпас Чичанов, щеголявший все в той же шелковой шубе Сапога.

— Товарищ Токушев!.. Вставай, товарищ Токушев! — кричал он, захлебываясь радостью.

— А?.. Что случилось?.. — Борлай вскочил, протирая глаза.

— Я серебро нашел! Много-много! Мешков десять!

— Сапогово?

— Ие! Три месяца искал… И только сегодня нашел! В пещере… Я за Ногоном незаметно следил. Увидел, что старик по ночам крадучись к той горе бегал. Я с вечера за камни лег. Ночь в долину пала. А в небе луна большая — светло. Смотрю, старик ползет. Я — за ним. Пещера камнем заложена так, что ее и не заметишь…

— Ну, пойдем, — сказал Борлай. — Разбуди Аргачи и Сенюша. Я иду коня седлать.

Через горы переливался утренний свет. Алтайки в белых передниках, гремя оцинкованными ведрами, шли доить коров.

По дороге к Караколу Чичанов нагнал старшего Токушева, поехали рядом.

— Теперь меня в колхоз примете? — робко спросил он, едва сдерживая волнение.

— Можем принять. Если ты эту байскую шубу сдашь учителю.

— Так я же работал на Сапога.

— И схватил его шубу, как грабитель. Не стыдно ходить в такой? Плечи не жжет?

— Но я…

— Даже разговаривать не буду, пока не сдашь.

— Зачем учителю такая шуба?

— Спектакли играть. Вот зачем.

— Ладно, отдам, — согласился Анытпас. — И работать в колхозе буду лучше всех.

— Желающих к нам много: едва успеваем заявления рассматривать, — сказал Борлай. — Увидели, что у колхоза большие табуны, стада…

Анытпас взглянул на гору, к которой они подъезжали, и крикнул:

— Вон, смотрите, Ногон таскает! Перепрятывать принялся.

Старик, согнувшийся под тяжестью большого мешка, бежал к ложбинке, где дружной толпой стояли кедры.

Колхозники понукнули коней и через несколько секунд преградили старику путь к лесу.

— Положи!

Ногон вздрогнул и уронил мешок на каменную плиту, кожа лопнула, серебряные полтинники, звеня, посыпались под гранитную скалу.

— За последним

приехали? — закричал старик. Увидев Анытпаса, набросился на него: — Ты их привел? Предатель! Большой Человек тебе первому голову оторвет.

— Да он давно сгнил, — усмехнулся Чичанов.

— Врут! Большого Человека нельзя убить, — хрипло выкрикнул Ногон, — он может умереть только смертью, посланной добрым Ульгенем, и только тогда, когда вместо него родится другой.

Колхозники спешились и пошли к пещере. Старик бросился за ними, дрожащей рукой нащупывая нож.

Прежде чем он успел выхватить его, Сенюш оторвал ножны от его опояски и сунул себе за пазуху.

5

Черное поле росло и подвигалось к поскотине. Половину урочища «Солнопек» успели вспахать в апреле. В начале пахоты холодные ночи часто возвращались в долину, и к утру сырая земля замерзала. Пахари выезжали в полдень и работали без отдыха, пока не садилось солнце. В сумерки они обедали, потом меняли лошадей и снова выезжали в поле подымать вековую целину. Над ними висело звездное небо, и любопытная луна ходила следом.

Каждую ночь Тохна запевал песню, которую сложил во время первой пахоты:

Звезд на небе много —Еще больше скота у колхоза.

Комсомольцы подхватывали:

Высоки старые курганы,Выше их будут вороха пшеницы.

Луна уставала ходить за молодыми пахарями и клонилась к лесу, на покой. Под ножами плугов трещала стылая земля.

— Выпрягайте! — кричал Миликей Никандрович.

Тохна обыкновенно отзывался первым:

— Еще маленько. По две борозды. Утром земля долго не оттает.

— Ночь утру не указчица: солнце-то еще выше поднимется, и землица оттает раньше, — отвечал Охлупнев и тут же соглашался: — Ну ладно, пропашите еще по две борозды, что ли, работяги неуемные.

— Слово комсомолу давал: посеять раньше всех.

— Слово надо оправдывать. И мы с вами оправдаем, ясны горы, оправдаем!

В конце долины, возле дороги, плотники строили дома, склады и мастерские МТС. Оттуда пришел в колхоз первый трактор.

Его встречали всем поселком.

Черепухин, приехавший посмотреть на работу алтайского колхоза, говорил с Охлупневым:

— Дождались подмоги!.. У нас один такой уже целину поднимает!

— Силен! Силен! — восхищался Миликей Никандрович.

Он спросил о жизни «Искры».

— Перешли на устав артели, — сообщил Евграф Герасимович. — Сам понимаешь, основная форма колхозного движения. И работа пошла глаже. Интересу у людей стало больше.

В долине стояли гранитные обелиски — «каменные бабы»: какие-то древние скотоводы держали на руках ягнят, протягивали людям пустые чаши. Еще недавно кочевники, как святыню, обрызгивали «каменных баб» аракой, освященной шаманами.