Великое сидение
Шрифт:
Раздражало и вызывало усмешку, как Шарлотта молилась. И персты-то складывала не по-людски,, и крестилась не по правилу. Надо бы сложить три пальца в щепоть и после лба и груди приложить их сначала к правому плечу, а она прикладывала сперва к левому, да из щепоти два пальца сильно выпирали, словно у староверки, раскольницы. Смех, и только! И эго его законная жена – лютеранская еретичка. Прикасайся к ней, а потом освящай себя либо кайся богу за такое прегрешение. А перекрещиваться, дура, не желает, требует стать православной. А как ежели родится ребятенок, то кем же будет? Лютеренком?.. Тьфу, пакость!..
И Алексей уже не так злился на отца за то, что тот бесцеремонно укорачивал ему не столь уж сладостный
Слава богу, что в Торне, справляя дела по переправе провианта для солдат, жил больше месяца один, без еретички.
Слух о разлуке новобрачных достиг Вены, и там злорадствовали. Было о чем венцам посудачить.
– Вы знаете, русский кронпринц Шарлотту бросил. Она просила два дня сроку, чтобы собрать дорожную постель, а он ей жестоко отказал и тотчас же уехал.
Известно было, что у венцев языки от зряшной болтовни и пересудов никогда не уставали, но на деле все же было не совсем так. Прожив больше месяца один, Алексей под конец вроде бы несколько соскучился по своей супруге, – пускай бы приезжала, что ли. В письме отцу писал: «Жена моя еще сюда не бывала, ожидаю вскоре, и как она будет, за людьми ее смотреть буду, чтоб они жили смирно и никакой обиды здешним людям не чинили».
Сколько бы ни было придворных у кронпринцессы, хотя бы самая малость, а следить за ними непременно следовало потому, что немцы были великие охотники кормиться за счет поляков, да и не только кормиться, а и пошарить где что у них плохо лежит, и Алексей такую их повадку знал. Разумеется, не одна же Шарлотта ехала в Торн к мужу. Надо было полякам показать, кто она теперь, и уважение, какое они оказывают наследному русскому принцу, должно в равной силе быть оказано и ей, а потому иметь кронпринцессе своих придворных было необходимо. И чем больше, тем, конечно, лучше. Алексей от изумления расширил глаза, будто в них никак не могло уместиться отображение всей многочисленной челяди, явившейся в Торн со своей царственной госпожой. На какие же средства содержать такую ораву? Самому, что ли, посылать их поляков грабить!.. Хорошо, что Шарлотта поняла всю трудность, доставленную мужу прибывшей с ней излишней дворней, и большую часть ее тут же отправила назад в Topray, но и оставшиеся люди требовали от Алексея немалой изворотливости, чтобы добывать для них прокорм. К счастью, еще не весь солдатский провиант был переправлен в Померанию и можно было пользоваться им, хотя Алексея тревожило опасение, что отец может прознать об этом и поднимет шум: не для того, дескать, припасы собирались, чтобы кормить всех дармоедов.
В Торн прибыл Меншиков, с указом царя ехать Алексею к войску в Померанию, и светлейший князь нашел великознатную чету в большой нужде. «Не мог оставить не донести о сыне вашем, – писал он царю, – что как он, так и кронпринцесса в деньгах зело великую нужду имеют; понеже здесь живут все на своем коште, а порций и раций им не определено, а что с места здешнего и было, и то самое нужное, только на управление стола их высочеств; также ни у него, ни у кронпринцессы к походу ни лошадей и никакого экипажа нет и построить не на что. О определенных ей деньгах зело просит: понеже великую имеет нужду на содержание двора своего. Я, видя, совершенную у них нужду, понеже ее высочество кронпринцесса едва не со слезами о деньгах просила, выдал ее высочеству ингерманландского полку из вычетных мундирных денег в заем 5 000 рублей. А ежели б не так, то всеконечно отсюда подняться б ей нечем».
Шарлотта, напоминая о себе, сочла необходимым польстить царю, возвеличивая его доброту, – писала: «Я бесконечно благодарна вашему царскому величеству, милостиво изволившему мне дать место дочери в своем щедром сердце».
Скорбно, со слезами на глазах провела она пасмурный день первой годовщины своей свадьбы. Ни разу в тот день не проглянуло солнце, и для Шарлотты это было как дурное предзнаменование всей ее дальнейшей жизни. Она осознавала
Исполняя приказания отца из опасения его ругани, а то и побоев, Алексей пользовался любой возможностью избегать встречи с ним. Самая фигура отца «зело ему омерзела, и для того все желал от него быть в отлучке». А когда встречи бывали все же неизбежны и его звали к отцу или к Меншикову обедать по случаю спуска на воду корабля или какого иного события, то Алексею «лучше б на каторге находиться либо в злейшей лихорадке пребывать, нежели туда идти».
Раз от раза он все больше и больше оттягивал исполнять поручения отца, претерпевая за то ругань, а порой и «оглаживающую» его спину отцовскую дубинку, и добился своего: Петр окончательно махнул на него рукой и перестал что-либо поручать.
– Слава тебе, госполи! – радостно перекрестился Алексей.
Во время его отсутствия в Петербург с немногими своими придворными приехала Шарлотта и убедилась, что положение ее ужасно. Деньги были на исходе, дом, в котором ее поместили, оказался мало пригодным для жилья. Была осенняя, холодная, дождливая пора, и в неплотно пригнанные окна поддувало.
– Боже милостивый, какие муки ожидают меня здесь?.. – спрашивала Шарлотта бога, оставившего ее своим попечением, и не ожидала никакого светлого проблеска в своей жизни, невозвратно погрязшей теперь в петербургской сырости и мгле.
VI
– Учудил наш Петра! – крутнул головой корабельный мастер Федосей Скляев.
– Кузнец, что ль? – не понял его подручный Анисим Окупаев. – О ком говоришь?
– Царь Петра, а не кузнец. Слыхал, что задумал?
– Про женитьбу, что ль?
– Про нее. От живой-то жены.
– Да она у него постриженная, все одно что помершая.
– Что про то говорить, – отмахнулся рукой Скляев. – Не закопана еще, сталоть, не помершая.
– Ихнему величеству все дозволено. Захотел – и опять женись, сколь бы жен допрежь ни было.
– Порядок, что ль, это?
– А тебе досада, что все с одной живешь? – посмеялся Окупаев.
– Это, должно, его завидки взяли: сына оженил, а что сам-то?.. Не вдовый, не женатый и не холостой.
– Жалко погулять не позовет, а то бы мы его проздравили.
– Без нас проздравят. Он как топором с нами постучать – на равных держится, а как ежели попировать, то не с нами дружбу ведет. Будто мы пить не умеем, мимо рта пронесем, – смеялся Скляев.
– Царь, чать. А у нас, Федосей, мундирной одёжи нет, чтоб с евонными енаралами рядом сидеть.
– То так, истинно, – согласился Скляев.
В Петербурге только и разговоров было, что про задуманную царем женитьбу. Всем любопытно это событие, но лишь редкий не осуждал его. Люди разных чинов и званий одинаково думали: ну ладно, жил он столько лет с этой самой Катериной Алексеевной, содержал ее у себя, как… по-благородному если сказать – как метрессу. Ничего против этого возразить невозможно. Он живой человек, и ему по жизни это надобно. Пускай она и детей родила, он за них не ответчик, поскольку с ней под венцом не стоял. Но чтобы с такой… словом, с метрессой, теперь в церкви венчаться, для этого надо не в полном разуме быть. Пускай та, допрежняя, в Суздале живет и богу там молится, но ведь он, царь-государь, из красавиц красавицу, хоть дебелую, пышную, хоть румяную-разрумяную, молодую да статную мог бы себе в законные жены взять. А он что надумал!..