Великое сидение
Шрифт:
А может быть, можно считать никонианского попа еретиком третьего чина, переход которого в старообрядчество мог сопровождаться у него лишь проклятием прежних своих заблуждений? Но и такое еще окончательно не решено, – по скиту до сих пор идут споры и пересуды.
Вот и прибежал к ним этот никонианский поп, а что делать с ним? Какую купель ему принимать – в облачении или же нагишом? А если решить перемазывать его миром, то пользоваться ли сваренным Феодосием? И можно ли надеяться, что будет на то согласие пусть не всей, но хотя бы значительной части братии? А может, преждевременны и даже зряшны у него, Андрея Денисова, все эти раздумья? Следует сначала проверить, насколько переметнувшийся никонианский поп грамотен
В простенке между слюдяными оконцами стоял кожаный аналой, с лежащей на нем большой книгой. Это была рукопись, еще не законченная Денисовым. Он подвел к ней Флегонта и открыл первый лист, на котором заглавные буквы были выведены киноварью, а уголки листа разрисованы словно бы кружевным, тонким травяным украшением с мелкими зелеными листочками по краям.
– Чти, отец.
Внятно, без малейшей запинки Флегонт прочитал первые строчки: «Яко древесная сень переходит живот человеческий и яко листвие падают дни его».
– Добро! – похвалил Денисов. На подвешенной к стене полке лежало несколько книг. Денисов взял одну из них и раскрыл печатное наугад. – Чти тут.
И тут без запинки прочитал Флегонт. Испытание было закончено, развеяло все сомнения. В каком-нибудь братском согласии, именуемом сектой, будет принят новоприбывший поп.
Флегонт рассказал о себе, о пережитых им злоключениях и о погибшем своем сотоварище иерее Гервасии. Не выдал проступка бывшего гуртовщика Трофима, сказав, что сам утратил свой вид и осталась при нем бумага отца Гервасия.
– Стало быть, на то вышло божье произволение, – заключил Денисов. – При перекрещении иное имя тебе дадут, вот и станешь Гервасием в память твоего побратима. Это будет и вид подтверждать. Согласишься на то?
– Соглашусь, – не задумываясь, ответил Флегонт, терявший теперь прежнее свое имя.
– Вот и ладно, Гервасьюшка, – улыбнулся Денисов. – Отдохни пока, а я с братией беседу буду вести, чтоб тебя к священству определить. Станешь помощником нашим.
Раскол давал избавление от рекрутчины; людям, истомившимся от притеснений и нескончаемых поборов, можно было убежать в полунощный край, где стояло уже много скитов по Выге-реке и по другим ближним местам. Выбирай любой и просись на жительство, – в каждом скиту будут рады пришельцу.
Успешному распространению учения раскольников способствовала их отдаленность от мест правительственного надзора: болота и озера, труднопроходимые леса – надежные заслоны, охранявшие укрывшихся беглецов. Были трудности в жизни, но общими силами преодолевали их. Выпадали неурожайные годы и за хлебом приходилось отправляться далече на низ, аж за Волгу, а пока его привезут – толочь в ступе древесную кору да солому и примешивать в тесто. Большей частью выручала всех рыба, и подспорьем к ней была лесная поросль: запасали впрок бруснику и клюкву, а если лесным добытчикам счастливилось убить лося или оленя, тогда на время все всыте были. Копыта у тех зверей раздвоенные, и жвачку они отрыгивают, подобно коровам, значит, мясом их можно питаться.
Андрею Денисову самому пришлось в один голодный год отправляться за Волгу, где он промыслил хлеб через добрых людей, – частью купил, частью в милостыню выпросил. Московские бояре – ревнители старой веры – хорошо помогли. С одним из них даже в подмосковном селе Измайлове у царицы Прасковьи был, и она тоже на выгорецкое лихо расчувствовалась и за обещанное постоянное моление о ее здравии два воза ячменя подарила. Привез Андрей хлеб в обитель, обрадовал братию, и так получилось, что с тех дней первым и главным человеком в Выговской пустыни стал.
Да ведь не в каждый год выпадало им лихо. Шло время, и добротно, по-хозяйски обстраивались скиты. На высоких подклетях, чтобы не подмочило водой или же зверь не забрался бы, ставили
людям старой истинной веры для ради такого строения гвозди употреблять, ведь все знали, что гвоздями Христа ко кресту прибивали.
IV
Были тревожно-памятные дни, когда по Выговской пустыни разнеслась весть, что царь Петр идет от Архангельска на Ладогу, чтобы воевать шведа, и через олонецкие лесные дебри прокладывали государеву дорогу, близко подходившую к Выгу. Сразу порушилась тогда устоявшаяся скитская жизнь. Вот он сам антихрист движется к ним, отшельникам, и они стали готовиться к огненной смертной купели. Одни – в часовне, другие – в церквушке, а не то и в своей стае припасали смолу и солому, чтобы немедля зажечь, когда он придет.
Петру доложили, что неподалеку от пролагаемой дороги живут раскольники, приготовившие себя к смерти от страха, что потревожится их жизнь.
– Значит, повидаться со мной желания не имеют, – раздумчиво молвил Петр и махнул рукой. – Пусть живут, не тревожьте их.
Дорога прокладывалась дальше, царь уходил от выгорецких скитов. В людской молве, на удивление многих мирян и скитников, зарождались сомнения: да антихрист ли царь? Статочное ли для антихриста дело вместе с простыми работными людьми, разделяя их тяготы, днем и ночью двигаться по болотам и зыбям, по мхам зыбучим и лесам дремучим и даже самому лес рубить, клади класть, плоты делать. Был бы вправду антихрист – на что ему разные мирские дела, он только бы и знал, чтобы христианские души улавливать да в преисподнюю их сбывать, а он никого от веры и святого креста не отвращает. Видели люди – ел, пил, работал царь Петр, как истинный трудолюбец, ночевал вместе с простолюдинами в шалаше из ветвей, одинаково с ними терпя стужу от холодного ветра и сырости, не гнушался встречаться со звероловами и другими лесными добытчиками. Конечно, труд самого царя не облегчал тягот подвластных ему людей, пригнанных на гиблую ту работу по прокладке дороги, но все же как-то мирил их с тяжелой долей, поскольку и сам царь вместе с ними испытывал тягости. И разговоры о царе-работнике шли от одних к другим по всему Олонецкому краю, переходя в сказы и предания.
Будучи в северных тех местах, Петр однажды спросил:
– Каковы купцы из раскольников? Честны ли и прилежим в своих делах?
– Честны, государь, и прилежны. На обман и ленивость богобоязливы.
– Ежели подлинно таковы, то пускай веруют, чему хотят, и раз нельзя отвратить их от суеверия разумом, то того не сделают ни кнут, ни меч. Но давать им самовольно гореть, становиться мучениками от своей неразумности – ни они той чести не достойны, ни государству от того проку нет.
Иные из сподвижников царя, будучи к тому же ревнителями церкви, смотрели на раскольников как на злейших врагов, но Петр не намеревался вступать в борьбу с ними как с противниками единоверчества, а неприязненно относился к ним лишь потому, что они были сторонниками ненавистной ему бородатой и обомшелой старины.