Великое восстановление наук, Разделение наук
Шрифт:
Учение об общественном благе (точно так же как и об индивидуальном благе) не только рассматривает благо, как таковое, но оценивает его сравнительно, а это означает необходимость взвешивать важность исполнения той или иной обязанности в зависимости от той или иной личности, от той или иной ситуации, от того, является ли это обязанностью по отношению к частному лицу или же по отношению к обществу, относится ли эта обязанность к настоящему или к будущему времени. Это можно видеть на примере сурового и жестокого наказания, которому подверг Луций Брут своих сыновей; оно вызвало безмерные похвалы большинства людей, и все же один поэт сказал:
Приговорит, и как те дела ни судили б потомки '°.
То же самое можно увидеть и на примере того пира, на который были приглашены М. Брут, Г. Кассий и др. Когда там для того, чтобы проверить, как относятся к заговору против Цезаря, хитро задали вопрос: "Справедливо ли убить тирана?", гости стали высказывать различные мнения. Одни говорили, что это вполне справедливо, ибо рабство -- это худшее из зол; другие возражали против этого, потому что, но их мнению, тирания приносит меньше несчастья, чем гражданская война; третьи же, подобно сторонникам школы Эпикура, утверждали, что недостойно мудреца подвергать себя опасности ради глупцов *'. Однако можно привести множество случаев, когда приходится сравнивать между собой те или иные обязанности. Особенно часто здесь возникает такой вопрос: следует ли нарушать требования справедливости ради блага родины или какого-нибудь другого великого блага в будущем? По этому поводу Ясон Фессалийский обычно говорил: "Иногда следует поступать несправедливо для того, чтобы иметь возможность как можно чаще поступать
Глава III
Разделение учения о воспитании души на учение о характерах людей, аффектах и средствах лечения и исправления душевных недугов. Приложение к этому же учению о гармонии между благом души и благом тела
Ну а теперь, когда мы уже сказали о том, что является плодом жизни (понимаемым в философском смысле), остается рассказать о необходимом воспитании души, без чего первая часть, о которой мы говорили, оказывается не более как изображением, статуей, хотя и прекрасной с виду, но лишенной движения и жизни. В пользу этого мнения высказывается и сам Аристотель в следующих красноречивых словах: "Таким образом, говоря о добродетели, необходимо показать, что она собой представляет и из чего она рождается. Ведь было бы почти бесполезно знать природу добродетели, но не знать, какими путями и способами можно ее достигнуть. Следовательно, нужно стремиться узнать не только, каков облик добродетели, но и как она дает возможность овладеть собой, ибо мы хотим и того и другого: и познать вещь, и распоряжаться ею. А для этого мало одного желания: необходимо знать, из чего и каким образом она складывается" ^. Как видим, он говорит об этом в совершенно ясных выражениях и даже повторяет их дважды; однако сам он этому принципу не следует. В этой связи вспоминается, что Цицерон ставил в немалую заслугу Катону Младшему то, что тот познал философию не ради словопрений, как это делает большинство, а для того, чтобы жить по ее принципам *". И хотя в наше суетное время мало кто заботится о тщательном воспитании и формировании души и о том, чтобы жить, следуя определенным принципам и нормам (как говорит Сенека: "Каждый размышляет об отдельных сторонах жизни, но никто не думает о самой жизни" ^), так что этот раздел может даже показаться излишним, однако все это ни в коей мере не может побудить нас оставить эту тему; наоборот, мы хотим заключить следующим афоризмом Гиппократа: "Если тяжело больной человек не испытывает страданий, то он болен душевно" ^. И таким людям необходимо лечиться не только для того, чтобы избавиться от болезни, но и для того, чтобы пробудить в себе вновь способность чувствовать. Если же кто-нибудь возразит мне, что лечение души -- это задача священной теологии, то такое возражение будет в высшей степени справедливым; однако же, что мешает моральной философии пойти на службу к теологии, став разумной служанкой и верной спутницей ее, готовой выполнить любое ее желание? Ведь как поется в псалме: "Глаза служанки всегда обращены на руки госпожи" ", хотя и нет никакого сомнения в том, что не так-то мало забот и решений остается и на долю самой служанки. Точно так же и этика должна во всем повиноваться теологии и исполнять ее приказания, но так, однако, чтобы, оставаясь в своих собственных границах, она могла содержать немало разумного и полезного.
Я не могу крайне не поражаться тому, что эта часть этики, важное значение которой очевидно, до сих пор не приведена в цельную научную систему. Поэтому, как мы это обычно делаем, считая необходимым создать такую науку, нарисуем здесь ее сжатую схему.
Прежде всего здесь, как и во всем, что имеет отношение к практике, мы должны отдавать себе отчет в том, что находится в нашей власти, а что нет, так как в первом случае можно изменить положение, во втором же можно только приспособиться к нему. Земледелец не имеет никакой власти над природным характером почвы или над климатом; точно так же врач ничего не может изменить в естественной конституции больного и во всем разнообразии привходящих обстоятельств. Но когда мы говорим о воспитании души и о лечении ее болезней, необходимо принимать во внимание три обстоятельства: различный характер ее склада, ее аффекты и средства исцеления, точно так же как при лечении больного тела мы имеем три компонента: комплекцию, или конституцию, больного, болезнь и лечение. Из этих трех компонентов только последний находится в нашей власти, первые же два от нас не зависят. Но и то, что не находится в нашей власти, необходимо подвергнуть не менее тщательному исследованию, чем исследование предметов, подвластных нам. Глубокое и тщательное исследование всего этого должно лечь в основу учения о средствах лечения, давая возможность лучше и более успешно применять их. Ведь платье не может хорошо сидеть на фигуре, если не снять предварительно мерку с человека.
Итак, первый раздел учения о воспитании души будет посвящен рассмотрению различных типов характеров и склонностей. Мы говорим здесь, однако, не об обычных общих наклонностях к добродетелям и порокам или к волнениям и аффектам, но о чем-то более глубоком и важном. Конечно, и здесь иной раз вызывает удивление то, что писатели, занимающиеся проблемами морали и политики, в большинстве своем пренебрегают этой темой и обходят ее в своих произведениях, хотя она могла бы пролить весьма яркий свет на обе эти науки. В астрологии весьма удачно определяют различие характеров и способностей в зависимости от расположения планет, указывая, что одни предназначены природой к научной деятельности, другие -- к гражданской, одни -- к военной карьере, другие -- к политической, одни -- к любовным похождениям, другие -к занятиям искусствами, а некоторые вообще не имеют определенных склонностей. Точно так же и у поэтов (эпических, сатирических, трагических, комических) мы встречаем повсюду изображение характеров, хотя почти всегда несколько преувеличенное и нарушающее естественное правдоподобие. Более того, эта тема о различиях в человеческих характерах принадлежит к числу тех, о которых (хотя и очень редко) в повседневных разговорах людей можно услышать более разумные вещи, чем в самих книгах. Но самый лучший материал для такого исследования следует искать у наиболее серьезных историков, и не только в похвальных речах, произносимых обычно на похоронах какого-нибудь знаменитого лица, но прежде всего в самой истории, в изображении этой личности всякий раз, как она, если можно так выразиться, выходит на сцену. Такого рода изображение исторической личности в ходе событий, в которых она участвует, дает, как мне кажется, более верное представление о характере человека, чем та оценка, которую мы встречаем в панегириках. Именно так показывает Тит Ливий Сципиона Африканского и Катона Старшего, Тацит -Тиберия, Клавдия и Нерона, Геродиан -- Септимия Севера, Филипп де Коммин -французского короля Людовика XI, Франческо Гвиччардини -- Фердинанда Испанского, императора Максимилиана, пап Льва и Клемента. Ведь эти писатели, постоянно следуя за избранными ими лицами, почти никогда не упоминают о совершенных ими деяниях без того, чтобы не вставить что-то касающееся особенностей их характера. Кроме исторических сочинений интересные наблюдения над характерами кардиналов дают нам протоколы конклавов по избранию пап, которые нам удалось прочитать, а также письма послов, рассказывающие о советниках правителей. Короче говоря, все перечисленное здесь должно послужить материалом для серьезного и всестороннего сочинения. Однако же мы вовсе не хотим, чтобы в этике все эти характеристики воспринимались как цельные образы людей (как это имеет место в поэтических и исторических сочинениях и в повседневных разговорах); скорее это должны быть какие-то более простые элементы и отдельные черты характеров, смешение и соединение которых образуют те или иные образы. Нужно установить, сколько существует таких элементов и черт, что они собой представляют и какие взаимные сочетания допускают; следует проделать своего рода искусное и точное рассечение характеров и общего психического склада людей для того, чтобы вскрыть тайну индивидуальных способностей и склонностей каждого человека и на основании этого знания находить более правильные пути для врачевания души.
Далее, этот трактат не должен включать лишь те черты характеров, которые создаются самой природой, но в него должны войти и те, которые являются результатом воздействия
За учением об особенностях характера следует учение об аффектах и волнениях, являющихся, как уже было сказано, своего рода болезнями души. В свое время древние политические деятели обычно говорили о демократии, что народ там подобен самому морю, ораторы же -- ветрам, ибо как море само по себе было бы всегда тихим и спокойным, если бы его не волновали ветры и не поднимали бы на нем бури, так и народ сам по себе был бы всегда мирным и послушным, если бы его не подстрекали к волнениям злонамеренные ораторы ^. Аналогичным образом можно с полным основанием утверждать, что человеческий ум по своей природе был бы спокоен и последователен, если бы аффекты, подобно ветрам, не приводили его в волнение и смятение. И здесь снова приходится удивляться тому, что Аристотель, написавший столько книг по этике, не рассматривает в них аффекты как основной элемент этики; в то же время он находит для них место в "Риторике", где они должны рассматриваться лишь во вторую очередь (лишь в той мере, в какой они могут быть вызваны ораторской речью). Следует, однако, признать, что он в этой книге дает блестящий и тонкий анализ этих аффектов, насколько, разумеется, это возможно в столь сжатом изложении. Но его рассуждения о наслаждении и страдании ни в коей мере не удовлетворяют требованиям предполагаемого нами трактата, точно так же как нельзя было бы сказать о человеке, пишущем о свете и о субстанции света, что он написал о природе каждого отдельного цвета, ибо наслаждение и страдание находятся в таком же отношении к отдельным аффектам, в каком свет находится к отдельным цветам. Тщательнее других разрабатывали эту тему стоики (насколько, конечно, об этом можно судить по сохранившимся произведениям), однако они стремились прежде всего к возможно большей тонкости дефиниций, а не к тому, чтобы дать обширное и исчерпывающее изложение вопроса. Впрочем, мне известны еще несколько довольно изящных книжечек, посвященных некоторым из аффектов, например о гневе, о ложном стыде, и еще кое-какие весьма немногочисленные сочинения. Но если уж говорить правду, то подлинные знатоки этой науки -- это поэты и историки. Ведь именно они дали глубокий анализ и показали, как следует возбуждать и зажигать страсти; как следует их успокаивать и усыплять; как опять-таки сдерживать их и обуздывать, не давая им возможности прийти в действие; каким образом те же самые страсти, хотя и подавленные и скрытые, тем не менее выдают себя; какие действия они производят; как чередуются между собой, как переплетаются друг с другом; как сталкиваются, борются между собой, и бесчисленное множество других вопросов. Среди них особенно важное значение имеет и в этической, и в гражданской областях вопрос о том, каким образом одно чувство управляет другим чувством и как с помощью одного чувства можно подчинять другое. Здесь может послужить примером практика охотников и птицеловов, которые прибегают к помощи одних животных для поимки других, одних птиц -- для поимки других и, пожалуй, без их помощи своими собственными силами человек бы не смог так легко сделать это. Скажем больше, в сущности именно на этом принципе основывается всем известная и широко применяемая в любой гражданской области практика наказания и поощрения, на которой держится всякая государственность, ибо два господствующих чувства -страх и надежда -- сдерживают и подавляют все остальные вредные аффекты. И если в практике управления государством нередко одна партия сдерживает другую, заставляя исполнять свои обязанности по отношению к нему, то подобное же происходит и при управлении внутренними движениями души.
Теперь мы, наконец, подошли к тому, что находится в нашей власти, к тому, что воздействует на душу, волю и стремление, возбуждая их и направляя в любую сторону, и поэтому имеет огромное значение для изменения и переделки характеров, В этой области от философов требуется тщательное и настойчивое исследование той силы влияния, которой обладают привычки, упражнение, навыки, воспитание, подражание, соперничество, постоянное общение, дружба, похвала, упрек, уговоры, молва, законы, книги, занятия и пр. Ведь именно эти факторы являются господствующими в области морали, именно они воздействуют на душу и определяют ее состояние, именно из этих ингредиентов составляются, если можно так выразиться, лекарства, предназначенные для поддержания и восстановления душевного здоровья, насколько это вообще доступно человеческим средствам. Из числа всех этих факторов мы выберем один или два и остановимся на них несколько подробнее, чтобы это послужило примером для анализа остальных. Итак, скажем несколько слов о привычке и навыке (habitus).
Известное мнение Аристотеля, согласно которому привычка не обладает никакой силой по отношению к действиям естественного порядка, свидетельствует, как мне кажется, об узости и несерьезности его взгляда. В качестве примера он предлагает камень, бросаемый вверх, говоря при этом, что, "если бросать его тысячу раз, он не приобретет от этого способности подниматься самостоятельно", более того, "если мы будем довольно часто что-то видеть или слышать, наши зрение или слух ничуть не сделаются от этого лучше" ^. Хотя это положение и имеет силу в некоторых случаях, там, где природе принадлежит безусловно решающий голос (сейчас у нас нет времени говорить о причинах этого), однако там, где природа, не испытывая стеснения, допускает напряжение и ослабление, все происходит совершенно иначе. Например, можно видеть, как тесноватая перчатка, после того как ее несколько раз наденут на руку, растягивается; палка, постепенно сгибаемая в направлении, противоположном ее естественному изгибу, остается в этом новом положении; голос благодаря упражнению становится сильнее и звучнее; привычка дает возможность переносить жар и холод, и множество других примеров в том же роде. Впрочем, два последние примера ближе к существу дела, чем те, которые приводятся самим Аристотелем. Однако, как бы там ни было, чем более правильным является утверждение, что и добродетели, и пороки представляют собой навыки, тем настойчивее должен был он стремиться к установлению определенных правил, следуя которым можно было бы приобрести такого рода привычку или освободиться от нее. Ведь можно дать множество полезных советов о разумном воспитании как души, так и тела. Некоторые из них мы рассмотрим здесь.
Первый состоит в том, чтобы мы с самого начала избегали задач, которые были бы слишком трудны или, наоборот, слишком незначительны по сравнению с тем, чего требует дело. Ведь слишком тяжелый груз может в человеке средних способностей убить всякую надежду на успех, так что у него опустятся руки, у человека же самоуверенного -- разбудить огромное самомнение и убеждение в безграничности собственных сил, что неизбежно ведет за собой небрежность. Но и в том и в другом случае опыт не оправдает ожиданий, а это всегда вызывает смятение и упадок духа. Ну а если задача слишком легка, это приведет к значительной задержке в продвижении вперед.