Вельская пастораль Рассказы

Савельев Игорь

– Ага. Нормально. Пошли.

Они выбрались из мрачной хлорной пещеры на свет божий, Эдик, как всегда, впереди. Улыбаться было больно. Физически.

VIII

Внизу, за платформой, безостановочно хлестало из сломанной колонки

(там было сыро, тень, плодились комары), и с маневренного тепловозика к ней спрыгнул машинист с бутылью. Тепловоз при этом как полз, так и полз навстречу тупику.

– Гля, молодежь! Поезд сам едет! – расхохотался Вовчик. Все им было в диковинку, энтузиазма, как у западных

туристов, а веселья-то. Если бы они только знали.

Нет, Эдик не мог сказать. Хотел, рот открывал и закрывал, голос дрожал предательски, и это был такой провал, такой провал, что… Нет!

Выбрали направление, выбрали рельсы, по которым пойдут – чтобы поезда двигались им навстречу и были хорошо видны, – все грамотные, все обученные, – и вперед, навстречу новой “альтернативной акции”.

Солнце между тем припекало так, что товарищу в темных очках – а утром насмехались – как теперь завидовали.

Само собой так получилось, – во всю ширь впятером по рельсам все равно нереально, – что народ разбился на какие-то звенья “по интересам”, а Эдик, все еще в полном ауте, все еще не верящий в случившееся до конца, шел впереди, как на Голгофу, нес катастрофу на лице.

Анна догнала его и тронула за локоть. Ну вот и все. “А где мой плеер?” – и все остановятся.

– Эдик… Ты чем-то расстроен, да?

Вот те раз. Знала бы ты, – и горькая усмешка. Сказать-то все равно придется. Вот только как.

Похоронный вид Анна истолковала по-своему.

– У тебя что-то личное?

Неопределенный кивок.

И тут Анна заговорила, намеренно-надтреснуто, что-то о том, каким негодяем кто-то там оказался, и что он ей сказал, что сделал, и вот теперь она одна, и мозги Эдуарда тихо плавились от солнца, больно было от блеска рельсового, запах шпал жег нос не хуже хлорки, и хотелось лечь, закрыться от всего…

– А она?

– Кто.

– Ну эта… твоя… бывшая. Она тоже… тебя предала?

– Да.

– Эдик, ты не переживай так, пожалуйста! Может быть… рядом с тобой есть близкий человек… Понимающий…

И поцелуй, прежде чем он что-то вообще сообразил. Влажный, с касанием зубов, от внезапности.

Сзади закричали “Оу!” и “Вау!” и намеренно поотстали. Там-то было весело: пили пиво, а допив – с глухим толстостекольным звяком пускали бутылки с насыпи; пытались что-то затянуть, ну в смысле загорланить. Но у Эдика не было никакого желания сейчас как-то участвовать в общем веселье, пусть лучше так, без улыбок и возгласов, кому интимно, а кому трагично. Анна что-то щебетала под ухом, прижимаясь (какой противный запах духов. Как хлорка!), раз – и обняла его, положила руку… “на талию” про мужчин не говорят, – на пояс. Сейчас нащупает, что плеера нет… Все в Эдуарде ухнуло, сжалось, а впрочем, он и так все это время – “не приходя в сознание”.

Так и шли, Голгофа со шпалами. Солнце напекало. Поезда появлялись часто – Транссибирская магистраль все-таки, и приходилось спускаться с насыпи, пережидать (как шкворчал, осыпаясь, щебень), и в стуке колес не слышно было даже, что рядом говорят – и так ведь легче, правда, легче.

IX

Прошел, наверное, час на раскаленной сковородке путей, и энтузиазму поубавилось

даже у позади идущих. Большей частью все сурово молчали, выпитое пиво немилосердно выжигалось из организмов (на небе – ни облачка), одетые походно – страдали, и от столба с противовесами до столба с противовесами путь тянулся бесконечно долго.

– Мы еще не прошли то место? – подала голос, не выдержала, вторая девица, как мило – “то место”, вопрос адресовался Эдику, но он даже не откликнулся.

– Не знаю, – рассудил Вовчик. – Вообще это в нескольких километрах от поселка, так что… Не должны были.

Разгорелась вялая дискуссия о том, что должно было остаться через десять лет: не пепелище же? Может, как раз юный лес? Ну уж мимо памятного знака не пройдешь. Он есть, Эдик точно по телеку видел.

Какое-то время шли дальше. Вовчик как мог развлекал народ, пародируя новое выступление Ельцина:

– Вчера… в два часа ночи… на свежую голову… перечитывал

Пушкина… Тяжело… скажу я вам… очень непросто…

Анна лучше узнавала обретенную наконец-то любовь:

– А музыку ты какую слушаешь, когда тебе… одиноко?

И Эдик холодел в который раз, потому что музыка, плеер…

– Привал! Давайте устроим привал! – крикнули сзади.

Внизу, под насыпью и чуть скрытое деревцами, лежало озеро, чудесное, с песочными бережками и ржавым камышом на дальней стороне.

Спустились, осыпая щебень и набирая ботинки песка. Покидали вещи, повели свободными плечами: ха-ра-шо! Тут возникла заминка, потому что, собственно, одеваясь в экспедицию, о купальниках никто и не подумал.

– А пошлите купаться голышом! – взвизгнула девица номер два, из которой алкоголь, как видно, выпарило не совсем.

– Да ну… Неудобно… Вон мужик какой-то…

Посреди озера на плоскодонке рыбачил инвалид: в пиджачке гороховом – в такую-то жару?.. Впрочем, увидев молодежь, он быстро понял, что клева не будет, и погреб куда-то к камышам.

– Атас! Раздеваемся!

Какое же это счастье: скинуть сопревшие вещи, пылью дорожной и по€€том пропитанные, а вместе с ними тревоги все, и встать, обдуваемый ветерком!.. С тревогами, конечно, не все так просто.

Формируя кучку из одежды, Эдик думал прежде всего, как сложить, чтобы отсутствие плеера в глаза не бросалось.

Со “слепоглухонемым” приятелем Вовчика вышла и вовсе жестокая шутка

(мужчины поймут): когда он наконец разделся, переминаясь от нерешительности да нескладности, голая общественность стала просто ржать, показывая пальцами. Несчастный был близок к обмороку. Но все оказалось безобидно: “Ты так и будешь купаться в темных очках?”.

Сверкая белыми попами, бежали к воде. Потом загорали. Ленивый пляжный разговор полностью отвечал целям и задачам экспедиции:

– Озеро классное… Интересно, а сюда, до этого места, огонь доходил?

– Конечно! Там же, знаешь, какой очаг поражения был…

– Ты где слов таких набрался, умный?

А вновь одевший черные очки рыл песок:

– Ищем скелеты, ищем скелеты…

– Э! Археолог! Много ты их так нароешь, дурень!

– Сам ты дурень, я пиво хочу охлаждаться поставить…

И только “влюбленные” не шутили со всеми, а лежали отдельно, плотненько в обнимку, Анна что-то тихо ворковала и перебирала волосы