"Вельяминовы" Книги 1-7. Компиляция

Шульман Нелли

– Мы с вами одно дело делаем, Петр Степанович. Вы, может быть, жениться собираетесь?
– поинтересовался барон. Петя заметил, как, на мгновение, похолодели его глаза.

– Нет, - рассмеялся мужчина, - мне два года до тридцати, Гораций Осипович. Я никуда не тороплюсь, -Петя удивился тому, как, почти облегченно, выдохнул его будущий работодатель.

– Я умею с хозяйством справляться, - уверил его Петя, - я с юных лет один живу.

Особняк в Вашингтоне сдавался. За домом присматривала тетя Аталия. Деньги аккуратно поступали на счет

Пети в Банке Англии. Он, было, предложил матери ими воспользоваться, это был дом дедушки Тедди. Марта улыбнулась:

– Милый мой, я затруднений с финансами не испытываю. Ты средства откладывай, - велела мать, - не век будешь по свету бродить. Встретишь девушку хорошую, женишься, у меня внуки появятся..., - Петя попросил счет и решительно сказал себе:

– Во-первых, Николай через год в столице обоснуется. Познакомит меня с кем-нибудь, когда я в отпуск приеду. Во-вторых, я буду шафером у Джона, на венчании. Второй раз, - Петя сунул кошелек в карман:

– Люси привезет подруг, из Кембриджа..., - Петя подписал контракт. После приезда матери,он, через Берлин и Варшаву, ехал в Санкт-Петербург.

– Незачем терять время,- заметил Гинцбург, - до осенней распутицы доберетесь на Лену. В Зерентуй, можете заехать, но не задерживайтесь, - он похлопал Петю по локтю, до плеча ему барон не доставал, - мы с вами будет делать деньги, Петр Степанович.

Месячная зарплата Пети равнялась окладу чиновника высокого ранга в столице. Гинцбург уверил его:

– В Сибири жалованье тратить не на что. Я помню, - он рассмеялся, - вы не пьете, Петр Степанович...

– Я пробовал водку, - ответил Петя, - но предпочитаю французские вина.

Он не сказал Гинцбургу, что бывал в России, только упомянул, что погибший тайный советник Воронцов-Вельяминов, его дядя, по отцу. Вояж на родину был тайным. Мать велела Пете о нем помалкивать. Петя объяснил барону, что его увезли в Европу ребенком.

Петя поднялся:

– Надо основательно заняться геологией. В Южной Африке рядом с золотыми жилами часто встречаются месторождения алмазов. Может быть, и на Лене они есть.

– Ее я больше никогда не увижу, - Петя вспомнил запах мускуса.

– Нику буду подарки посылать, он мой крестник, а ее..., - он сжал руку в кулак: «Я ее забуду, очень скоро». Петя взял шляпу и пошел к подъемникам. Он ехал в деревню, к тете Юджинии и хотел привезти семье гостинцы.

Мирьям стояла у большого зеркала, вдевая в уши сапфировые серьги. В приоткрытое окно спальни виднелся ухоженный сад особняка, розарий и мраморная терраса. Журчал фонтан, слуги, неслышно, накрывали на стол. Ужин, на двоих, предполагался на свежем воздухе, под медленно темнеющим, нежным, летним небом. Бледная луна взошла над кронами деревьев леса Фонтенбло. Откуда-то издалека слышался крик птицы.

Теплый ветер едва колыхал подол ее шелкового платья, цвета грозового неба. Она взяла шаль и окутала тонким кашемиром белые плечи. Когда Мирьям вернулась из Арктики, с Николасом Фрэнсисом, еще младенцем, она

заметила на висках седые волосы. Ей было немного за тридцать, женщина начала их подкрашивать.

– Сейчас их нет, - поняла Мирьям, - пропали. И морщин нет, ни одной. Словно мне не год после сорока, а двадцать лет, - она повертела изящно причесанной головой и протянула тонкую руку за эссенцией розы: «Не могу поверить». Ее мерки, за два десятка лет, не изменились. Мирьям всегда шила гардероб в Париже. В ателье Ворта, на примерках, она привыкла выслушивать комплименты своей фигуре.

– У Юджинии седина, - она провела хрустальной пробкой по шее, - у Рахили, в Амстердаме, тоже. У Марты морщины, а я..., - подумав о Марте, женщина вспомнила умывальную в своем номере, в пансионе. Ничего не получилось. Три дня назад, Мирьям была недовольна. Она лежала в мраморной ванне, рассматривая ногти:

– Марта скоро вернется. Она и к родне с пистолетом ездила. Она с кольтом не расстается, - Мирьям, криво усмехнулась, вспомнив темную кладовую в Мейденхеде и холод оружия у виска:

– И он тоже, - женщина вытиралась шелковым полотенцем, - не появляется...

После вечера у Ротшильдов Петр отвез ее в пансион. Мирьям отпустила его на следующий день только после обеда.

Одевшись, она взяла блокнот:

– Я все рассчитала, было правильное время..., Почему? И почему, - она бросила взгляд на дверь умывальной, - все рано началось?

Мирьям вздохнула и взяла ридикюль, с рабочими тетрадями. Она делала доклад на заседании общества врачей-акушеров, в Сорбонне. В аудитории сидело много женщин. Она говорила о своих операциях по удалению полипов из матки. Рисуя схемы мелом, на доске, Мирьям довольно подумала:

– Я была одной из первых дипломированных врачей. Все изменилось, женщины открывают кабинеты, работают в клиниках..., - осенью, по возвращении из Бомбея, Джейн Вадия начинала занятия в женском медицинском институте. Девушка хотела стать детским врачом, как и Пьер де Лу.

– Грегори ей поможет, - Мирьям отвечала на вопросы, подписывала свою брошюру на французском языке, - он отличный доктор, с большими способностями.

Она издала несколько памфлетов о гигиене брака. Брошюры были популярны, но рассылались только по почте. Книжные магазины отказывались торговать такой литературой. Она считалась неприличной.

– Когда-нибудь и это прекратится, - уверенно говорила себе Мирьям, - в Америке отменят косные законы о запрете на пересылку контрацептивных средств..., - десять лет назад конгресс поддержал предложение о таком запрете. Американские врачи могли только лично обеспечивать пациенток необходимыми материалами. В Англии пока такого закона не было. Мирьям надеялась, что парламент на это не пойдет. Хватало и того, что, делая в особой палате операции, она рисковала тюремным заключением.

– Их все врачи проводят, на Харли-стрит, - женщина все стояла перед зеркалом: «Лучше так, чем то, что происходит в Уайтчепеле».