Вельяминовы. Начало пути. Книга 1
Шрифт:
Маша вдруг нашла его руку и крепко прижалась к ней губами. «Как сестра ее», — улыбнулся Матвей. «Вот же эти бабы Старицкие — ровно собаки, в крови это у них, что ли?».
— Вот этого твой муж точно не делает, — шепнул он, раздвигая ее ноги пошире, и еще успел поразиться тому, какая она сладкая на вкус.
— Я люблю вас, — вдруг, рыдающе, сказала ему Маша. «Я так люблю вас!».
На рассвете Петя постучал в опочивальню герцогини и отступил на шаг — дверь открыл Матвей. Он прислонился к трухлявому косяку, накинув на плечи рубашку, и, опустив
— А я ведь без оружия, Петр Михайлович, — одними губами, по-русски, шепнул Матвей. «Как тогда».
— Кто там, Матюша? — раздался из спальни томный голос герцогини — тоже по-русски.
— Герр Питер уезжает и зашел попрощаться, — рассмеявшись, ответил Матвей по-немецки.
— Ну, пожелай ему счастливого пути, и возвращайся ко мне, — велела Маша.
— Счастливого пути, герр Питер, — вежливо поклонился Матвей.
— Благодарю вас, — сцепив зубы, ответил Петя. «Передайте мое почтение ее светлости».
— Непременно, — обещал Матвей, и вдруг, взяв сильными пальцами Воронцова за плечо, шепнул ему на ухо: «А ты Степану кланяйся, братец, если жив он. Я-то, — жив и здоров, как видишь».
Петя высвободился и молча пошел по лестнице вниз.
— Уехал, — Матвей, улыбаясь, закрыл за собой дверь и скользнул в постель в Маше. Та прижалась к нему и счастливо закрыла глаза. «Ну его, — зевнула Маша, — лучше обними меня, милый».
— Пойдем, — потянул ее за руку Матвей.
Уже усадив девушку в кресло, опустившись на колени, он, усмехнувшись, взглянул вверх и спросил: «А что если мне подольше тут задержаться? Не выгонишь?».
— Нет, — выдохнула Маша, откидываясь назад. «Не выгоню, Матвей Федорович».
Эпилог
Москва, сентябрь 1580 года
— Прасковья, — жена окольничего Федора Федоровича Нагого зашла на поварню, — икры достанет ли на всех?
— Боярыня-матушка, — улыбнулась ключница, отряхивая испачканные в муке руки, — как не достать? Три бочонка все же.
Боярыня озабоченно покрутила на пальце золотой перстень. «Может, что еще на стол поставить? Не дай Господь, лицом в грязь ударим. Все же сам государь на сговоре будет, да и все бояре ближние с ним».
Ключница вздохнула и стала загибать пальцы. «На первую перемену уха стерляжья, на вторую — осетры, на третью — окорок запеченный, потом лебеди жареные. Ну и закуски, заедки — как положено, матушка, уж не беспокойтесь вы.
— Вина хватит ли? — спросила боярыня, оглядывая поварню, где только что посадили в печь пироги — с рыбой и визигой.
— И вина греческого, и вина хлебного — всего на столе будет вдоволь, — успокоила ее ключница.
— В крестовой палате чтобы ни пылинки не было, — приказала Анна Васильевна. «И столы пусть девки, как следует, отскоблят, пол с дресвой помоют. Скатерти достань новые, масла в лампадах, чтобы до краев было».
«Господи, бедная, — сочувственно подумала ключница, глядя на чуть подергивающуюся щеку боярыни.
Будто уловив ее мысли, боярыня перекрестилась, и устало сказала: «Только б свадьбу пережить, Прасковья, а там уже легче будет. Ежели что не так пойдет, на всю Москву же ославят».
— А вы, матушка Анна Васильевна, — ласково сказала ключница, — пойдите, там подарки от жениха привезли, вон, — она кивнула во двор, — цельный воз только что заехал. Разберите с Марьей Федоровной. Чего вам тут, — она вздохнула, — угарно ж, душно, еще не дай Господь, голова заболит, али сомлеете. За обедом сегодня свои все будут?
— Да, только свои, — боярыня слабо улыбнулась, а вот завтра…, - она вздохнула и не закончила.
— Матушка, — Марья Нагая прислонилась к косяку двери, и, — как всегда, — даже ключница, что знала ее с детства, на минуту приостановилась, любуясь прелестью девушки. «Пойдемте, матушка, — нежно сказала Марья, — на дворе свежо, посмотрим, как воз разгружают, подышите хоть».
Боярыня улыбнулась и позволила дочери мягко взять себя под руку.
Марья шла впереди, высокая, тонкая, ее черные, с синеватым отливом косы, спускались на прямую спину.
— Братья твои сегодня возвращаются, — внезапно сказала мать. «Успели все же, с войны-то. И до венчания тут будут».
— Слава Богу, — чуть замедлив шаг, перекрестилась Марья. «Я уж по ним соскучилась, еще до Пасхи-то в Ливонию уехали, что Михайло, что Григорий».
— Хорошо еще, что отец твой все лето тут был, — заметила Анна Васильевна, — только после свадьбы обратно к войску двинется.
Осень на Москве выдалась ладная и теплая, и сейчас Марья, выйдя на двор, вскинула голову и посмотрела в небо, где вереницей шли белые, кружевные облака.
— Так бы и улететь к нему птицей, матушка, — вдруг, страстно, сказала девушка.
Серые, с просинью глаза Марьи вдруг засияли, белая, ровно мраморная кожа щек чуть окрасилась розовым. Она глубоко вздохнула и улыбнулась: «Ну, завтра увидимся уже с ним».
— Пойдем, — ворчливо сказала мать, чуть шлепнув Марью, — посмотрим, что твой нареченный-то прислал.
Оказавшись в кладовой, Марья ахнула — все вокруг было забито отрезами бархата и шелка, валялись связки мехов — соболь, горностай, куница, а посреди всего стоял серебряный, отделанный золотым тиснением ларец.
Она подняла сапфировое, с алмазами ожерелье, и выдохнула: «Господи, красота-то, какая!»
«Семнадцать лет ей всего», — вдруг, пронзительно, подумала боярыня. «Не рано ли? И он — хоша и царя близкий друг, и советчик, и знатен, и богат, но все, же за сорок ему, да и вдовец.
Может, за кого моложе бы Марью выдать?
Да разве отказывают таким людям, коли сватаются они? У него вдесятеро больше владений, чем у нас, у трона царского днюет и ночует. Да и по душе он Марье, а, впрочем, кому бы ни пришелся по душе-то — красавец ведь, и обходительный какой».