Вельяминовы. Начало пути. Книга 3

Шульман Нелли

На втором этаже пахло кровью. Марфа вдруг поняла, смотря на дверь: «Это же та опочивальня, где Маша умерла, где я Марью родила. И Полли тут же на свет появилась. Ну, может, удалось им». Она вздохнула и нажала на ручку двери.

— Как много крови, — холодно, отстраненно подумала Марфа, глядя на дочь. «Полный таз, и еще течет».

— Схваток нет, — миссис Стэнли подошла к ней.

— А кровь? — тихо, спокойно спросила Марфа.

— Детское место отслаивается, — руки Хосе были в крови по локоть. Он повернулся к Марфе и продолжил:

«Мне очень жаль, миссис Марта, но ребенок мертв. Сердце не бьется. Он умер почти сразу, как началось кровотечение».

Мирьям сидела у изголовья, держа в руке смуглое запястье. «Она еще жива, — тихо сказала девушка, бросив взгляд на землистое, пожелтевшее лицо Тео. «Но, — голос девушки дрогнул, однако Мирьям справилась с собой, — мы не знаем, сколько еще…».

— А если операция, ну, как у леди Мэри? — спросила Марфа, глядя на длинные, темные ресницы дочери. Они не дрожали.

Миссис Стэнли вздохнула: «Полли жива была, миссис Марта, сердце у нее билось и хорошо, сильно. А тут, — она чуть дернула щекой, — миссис Тео под ножом умрет, и все».

— Я ее мужа позову, — Марфа вдруг покачнулась, схватившись за косяк двери. «Нельзя!», — приказала себе женщина. «Нельзя!».

— Мы тут уберем все пока, — миссис Стэнли указала Мирьям на таз. «Кровотечение все еще идет, конечно, но мы сделаем так, что ничего заметно не будет».

— Спасибо, — помолчав, отвернувшись, сказала Марфа и стала спускаться по широкой лестнице вниз, к парадным дверям дома.

Дэниел подумал, глядя на мать, что лежала на спине: «Господи, почему она такая бледная?

Мама же всегда была смуглой».

Синие губы были сомкнуты, и Марфа, что сидела у изголовья дочери, держа ее за руку, тихо сказала: «Она дышит еще. Вы попрощайтесь, скоро уже…, - женщина на мгновение запнулась, и, поднявшись, поцеловав внучку, попросила: «Дай мне Грегори, я пойду, уложу его и вернусь».

— Мамочка, — Стивен прижался к отцу и, спрятав лицо, разрыдался. «Мамочка!». Грегори тоже заплакал и Волк, кусая губы, сказал: «Вы и Стивена возьмите, хорошо?»

— Я не хочу, папа, — твердо сказал мальчик, вытирая лицо. «Прости, пожалуйста. Я не буду больше плакать, обещаю, я ведь уже взрослый».

— Ты плачь, милый, — Волк, сел на кровать, устраивая сына рядом. «Плачь, пожалуйста».

Мальчик положил светловолосую голову на колени отцу, и, свернувшись в клубочек, затих.

— Мирьям, — Хосе указал на Грегори.

Девушка подошла к Марте и взяла ребенка: «Давай, милая, пусть тетя с вами побудет, мы за мальчиком последим».

Марта только кивнула, не отводя глаз от лица матери.

— Идите, — махнула им миссис Стэнли, — я тут, не волнуйтесь.

Уже в детской, опустив Грегори в колыбель, Мирьям прислонилась к стене и сказала, измучено: «Ну почему, почему так? Почему мы ничего не можем?».

Грегори заворочался, и Хосе, наклонившись к нему, тихо, ласково запел:

Durme, durme mi alma donzel a durme, durme sin ansia y dolor durme, durme sin ansia y dolor.

— Мне

это мама пела, — Мирьям покачала ребенка. «Это про девочку, про красивую девочку, чтобы у нее не было, ни горя, ни страданий».

— Я помню, — Хосе все стоял, глядя на малыша. «Голос доньи Эстер помню, и слова эти. Она мне их тоже пела. Я и не знал, что это — про девочку».

— Все равно, — Мирьям положила голову ему на плечо, и почувствовала, как Хосе обнимает ее — крепко, привлекая к себе. «У меня никто еще из пациенток не умирал, — шепнула она, — никто».

Хосе вздохнул и проговорил: «У меня умирали. И все равно — никогда к этому не привыкнешь, никогда».

Мирьям прижалась к нему, глядя на спокойно сопящего мальчика. «Господи, — подумала она, — ну хоть бы дети наши были счастливы, прошу Тебя».

Волк распахнул ставни и оглянулся на кровать. Марфа сидела рядом с дочерью, так и держа ее за руку.

— Даже попрощаться не смогли, — горько подумал мужчина. «Ну, хоть не страдала Тео, тихо ушла, просто сердце остановилось, и все. Бедный Стивен, хорошо, что у миссис Стэнли с собой разные снадобья были, она сказала, что теперь поспит он, как настой этот выпил. Так плакал, так плакал. Четыре года ему, куда он, без матери.

— Дэниела надо к Джованни в усадьбу послать, — голос тещи был сухим, жестким и Волк подумал: «Она ведь и не слезинки не проронила, не умеет она, что ли?».

— И в Лондон, там мой брат вернуться уже должен, и Питер — пусть он Уильяма из школы заберет, привезет на похороны, — Марфа потянулась и, сняв что-то с шеи дочери, попросила:

«Иди сюда, Михайло Данилович».

Он посмотрел на желтый лист дуба, что качаясь, падал на серые камни террасы и вдруг вспомнил ту баню, что рубил он в их сибирском доме. «А я хочу так, — услышал он свой юношеский, задорный голос и подумал: «Детей бы вырастить только. Стивена, Беллу.

Дэниел большой уже мальчик, слава Богу. Господи, ну дай ты мне сил».

Теща заставила его сесть в кресло и сказала: «Голову наклони». Она сняла его крест, — простой, деревянный, на кожаном шнурке и, положив на ладонь, едва слышно спросила: «С Москвы еще, что ли?».

Волк кивнул, и заплакал, спрятав лицо у нее в руках. От них пахло как всегда — жасмином.

Марфа погладила дергающиеся плечи:

— Тео пусть с ним похоронят. А ты, — она помедлила и застегнула золотую цепочку у него на шее, — этот возьми. Это мужа моего покойного, Воронцова Петра Михайловича, мы с ним еще детьми крестами поменялись, а потом я Тео его отдала. Пусть теперь он у тебя будет, Михайло Данилович, — женщина перекрестила его и попросила: «К священнику сходи, и в деревню, пусть гроб приходят делать, ладно?».