Вельяминовы. Начало пути. Книга 3
Шрифт:
— За трапезой, да- Матвей опустился на пол и прижал ее руку к щеке. «Холодная, какая холодная, — он подышал на длинные пальцы и осторожно проговорил: «Поедем со мной, милая. Пожалуйста, поедем. Я ведь люблю тебя, Марья, как тогда любил, так и теперь».
— Я с Митенькой буду, — Марья Федоровна опустила блуждающие, пустые глаза и Матвей невольно поежился. «Сыночек наш царствует, ты ведь сего хотел, Матюша, как меня, опосля Ивана Васильевича, в постель уложил? Отомстить хотел царю, чтобы сын твой, а не его, на троне сидел? Ну так получилось у тебя».
— Нет, —
— Хотел, так увез бы тогда, от сестры твоей, — женщина отстранилась. «А ты ее выбрал, ну хоша сына нашего спас, и на том спасибо тебе. Никогда я не любила никого, окромя тебя, Матюша, никогда, — она опустила голову, раскачиваясь, неслышно плача, кусая губы.
— Жив сыночек, жив Митенька, — донеслось до Матвея.
Он наклонился, и, поцеловав женщину в лоб, шепнул: «Прощай, Марья». Она положила руки на вышивку с образом Спаса и Матвей, увидев золотые волосы, ореховые глаза, было, хотел, что-то сказать.
Тонкие, сухие пальцы погладили лицо на вышивке, женщина ударилась лицом о пяльцы, что-то бормоча, и Матвей, не оборачиваясь, вышел из кельи в холодный, белого камня коридор.
Маленький, коротко стриженый, белобрысый мужик в потасканном армяке прицелился и рябчик, хлопая крыльями, свалился с ветки.
— Вы должно быть, белку в глаз бьете, Марья Петровна, — одобрительно заметил Волк, поднимая птицу.
— Меня матушка стрелять учила, — рассмеялась Мэри, — и батюшка тоже — меткий был. Ну, а потом мы с Робертом оба охотиться любили, мы, когда после венчания на север поехали, от рассвета до заката в седле были. И на медведей я ходила, в Швеции, — она оглянулась и тихо добавила:
— Машенька-то, бедная, от Матвея Федоровича не отходит, спасибо вам, Михайло Данилович, что присмотрите за ними. Дяде Матвею все же семьдесят лет, не шутка. А мы с вами в Лондоне встретимся? — женщина засунула пистолет в карман армяка.
— Да уж наверное, — смешливо отозвался Волк. «Вы там ранее меня будете, все же до Белого моря тут ближе, чем до Ладоги. А потом, как обустроитесь — приезжайте с Энни в Париж, повидаться».
— Спасибо, — отозвалась Мэри, глядя в сторону костра, что горел на опушке. «Я думаю, Джон меня в Германию пошлет, так что заглянем к вам по дороге».
Волк откашлялся и осторожно спросил: «А вы еще работать собираетесь, Марья Петровна?»
— А как же, — безмятежно отозвалась Мэри, натягивая овчинные рукавицы. «Я людям языки хорошо развязываю, Михайло Данилович, к тому же я вдова теперь, — губы женщины на мгновение дернулись, — для работы сие только на руку.
— Так вы, может, еще и замуж выйдете, вам же и тридцати нет, — еще более осторожно продолжил мужчина.
— После Рождества двадцать восемь исполнилось, — Мэри мимолетно улыбнулась, — мне бы дочь вырастить, Михайло Данилович, не до замужества мне. Да и потом, не люблю я дома сидеть, я с пятнадцати лет нашим делом занимаюсь, тако же и с Робертом познакомилась. А вы Полли не видели, как в Лондоне были? — спросила она, выходя на узкую тропинку.
— Нет, —
— Мне Марфа Федоровна сказала, что пришлось им из Рима бежать, а там уже, из Франции, они в Новый Свет отправились, с экспедицией. Но вот должны этим летом вернуться.
— Встречу, значит, сестричку мою, — нежно проговорила Мэри.
— Мы же с ней двойняшки, всю жизнь вместе. У нее муж хороший, очень хороший человек, как мой Роберт покойный был. Роберт же, — Мэри обернулась, — пока мы в Копенгаген не уехали, для Джона людей убивал. Ну, кого надо было, сами понимаете, — она улыбнулась, и добавила: «Он еще при батюшке Джона, старом мистере Джоне, начал».
— А в Копенгагене он чем занимался? — поинтересовался Волк, глядя в большие, лазоревые глаза.
— С Энни дома сидел, еду ей готовил, читать учил, гулял, — Мэри даже рассмеялась. «Там же я работала, при дворе короля Кристиана. А сейчас дядя Мэтью туда едет».
— А вы откуда знаете? — изумился Волк. «Он же никому не говорил, куда Машеньку везет».
— Сие дело нетрудное, — рассмеялась Мэри, — это вы просто с дядей Мэтью недавно знакомы.
Он всегда говорил, что на старости лет в Копенгагене хочет осесть».
Она вышла на опушку и весело сказала: «Ну, вот и рябчики, давай-ка, Энни, ими займемся!»
— Мы сами с Машенькой сделаем, — Матвей поднялся и улыбнулся дочери: «Пойдем, Машенька, научу тебя, как их готовить».
Он подал дочери руку, и та, доверчиво посмотрев на отца, вдруг сказала: «Х-хорошо, б-батюшка».
Матвей заставил себя сглотнуть слезы и подумал: «Ничего, оправится. Буду заниматься каждый день, гулять с ней буду, в церковь ходить. Ну что мне там, в Копенгагене — я же не при дворе, так только, сиди, держи безопасный дом, людей встречай и провожай. Времени много, поставлю на ноги».
— К-красиво, — сказала Маша, указывая на промоину в снегу. Матвей посмотрел на жухлую, зимнюю траву и вдруг увидел свежую, зеленую, пробивающуюся через слой палых листьев.
— Очень красиво, доченька, — сказал он, поцеловав женщину в колючий, золотистый затылок.
Матвей подсадил дочь в седло и поправив стремя, рассмеялся: «Ты не бойся, милая, кобылка смирная, будешь на ней ровно как на лавке».
Маша опасливо протянула руку и погладила гнедую гриву. Лошадь ласково, тихо заржала.
— Последите тут, — велел Матвей мужчинам и, кивнув Марье, сказал: «Отойдем».
— Значит так, — Матвей вздохнул — Федор тебя прямо с рук на руки должен передать нашему человеку. Запоминай: как доберетесь до Новых Холмогор, придете в порт, там спросите мистера Майкла.
— А фамилия как? — поинтересовалась Мэри.
— А кто ж его знает? — Матвей пожал плечами. «Он на работу нанимался, когда у Джона отец умирал, написано: «Мистер Майкл», и все. Тех лет документы вообще — половину сожгли, как ее Величество скончалась, не след такое хранить было, — он усмехнулся, а половину — разбирают еще, концов не найдешь. Ну, вроде тем годом присылали почту, там он еще пока.