Вельяминовы. Начало пути. Книга 3

Шульман Нелли

Сын кивнул и осторожно спросил: «На Красную площадь-то можно прийти, ну, в субботу?»

— Даже и не думайте, — отрезал Федор. «Сидите у себя в Китай-городе, как все закончится, на Воздвиженке встретимся. Ну, иди, сейчас тут люди будут».

Петя тоскливо взглянул на отца и тот на мгновение привлек к себе подростка. «Да повоюем еще, — рассмеялся Федор, — ты думаешь, этот Болотников просто так из-под Москвы уйдет?

Все, беги, — он нагнулся и, поцеловав рыжий затылок, подтолкнул сына к двери.

— Болотников — пробормотал

мужчина. «Вот же сука, неизвестно на чью сторону он переметнется. Тысячи человек там у него, в Коломенском, если они через реку перевалят — не видать Василию Ивановичу престола. Послать бы туда кого-то, да вот кого? Хоша бы узнать, — что он делать собирается. Ну, ничего, за Роберта он мне заплатит, я и Джону тако же сказал».

Федор задернул занавеску и, достав из-под лавки прикрытый тряпками альбом, потянулся за угольком. «Ах, Ксения, Ксения, — он рисовал по памяти, с полузакрытыми глазами. Ну что ж нам с тобой делать, а?» Закончив, Федор взглянул на бумагу — она смотрела, чуть отвернувшись, черные косы струились по спине, и глаза ее — темные, прозрачные, — были полны тоски.

Он вырвал лист, и, скомкав его, поднес к пламени свечи. В дверь три раза, быстро, постучали, и мужчина, подняв засов, впустил Шуйского и Татищева.

— Я там велел, — сказал князь Василий Иванович, — водки нам принести, пирогов тако же.

— Угу, — Федор развернул план Москвы. «На Ильинке в набат забьют с самого рассвета, Михаил Никитич там будет со своими людьми, все сделает».

Татищев кивнул, и, потянувшись, открыл дверь Дуне, что внесла холодную, запотевшую бутылку водки, и блюдо пирогов. Шуйский поймал девушку за руку и что-то ей шепнул, кивнув в сторону соседней каморки. Та опустила ресницы и тихо сказала: «Я тогда там вас ждать буду, ваша милость».

— Что, Василий Иванович, — хохотнул Татищев, разливая водку, — пред венчанием на царство хотите в последний раз московских блядей попробовать? Потом-то уж не сможете.

Шуйский тоже рассмеялся, и, выпив, ответил: «Там такая девка сладкая, что ради нее и от шапки Мономаха можно отказаться, Михаил Никитич.

— К делу, бояре, — хмуро велел Федор. «Ну, как набат забьет, и толпа на Красную площадь попрет, там мои люди орать будут, что, мол, поляки церкви оскверняют, невместное едят, что бесы они и что у царя под сапогами — копыта, и сам он — бес. Ну, обычные вещи. Тако же Никифор Григорьевич туда несколько девок пошлет помоложе — будут жаловаться, что поляки их опозорили».

— Этих опозоришь, пожалуй, — ехидно заметил Татищев, — ну да впрочем, они и вправду — насильничали честных женок, а там, в толпе, никто разбираться не будет.

— Насчет Кремля теперь, — Федор отрезал кусок пирога, — там сто человек немцев наемников будут ворота охранять, как мне сказали.

— Кто? — заинтересовался Шуйский.

— Неважно, — отмахнулся Федор. «Вы, Василий Иванович, тогда велите в ночь с пятницы на субботу народу оружие раздать, что я договорился

из Владимира привезти. На той пустоши, на Яузе людей соберем. Кто в Разбойном приказе сидит, — тех сторожа выпустят, Никифор там заплатил кому надо».

— Охрану надо будет уменьшить, ну кремлевскую, — заметил Татищев, — я этим займусь вечером в пятницу. Окромя Басмановых, там никого рядом с ним не будет?

— Не должно быть, — ответил Шуйский, — ну, а Басмановых, — не жалеть.

— Не собираемся, — рассмеялся Федор и указал на план Москвы: «Петька мой с мальчишками тут отметили, где поляки живут, кои не в Кремле обретаются. Их тоже, понятное дело, надо…, - мужчина не закончил.

— Сделаем, — Татищев выпил и спросил: «А с этой блядью что? Тоже, как мужа ее? — он провел себе по горлу рукой.

— Не надо, — велел Шуйский, — пусть ее не трогают. Сошлю в Ярославль вместе с отцом, потом за выкуп в Польшу отправлю. Денег-то нет в казне, бояре, все на французское вино, да серебряные упряжи потратили. И вот еще что, — он помолчал, — надо кого-то к Болотникову послать. Хоша бы понять, — что он делать, намерен, а то, ежели он через реку полезет — самозванца защищать, — то мы не устоим.

— Пошлем, — вдруг сказал Федор. «Есть у меня человек один на примете — все сделает, как надо».

— Ну ладно, — Шуйский поднялся, — пойду я, бояре, напоследок-то сладкого отведать хочется, а то потом жените меня на какой-нибудь колоде хороших кровей, и придется с ней жить, — он вздернул бровь и рассмеялся.

Когда дверь за князем закрылась, Татищев, поиграв кинжалом, невзначай заметил:

«Василию Ивановичу-то шестой десяток, и в первом браке у него детей не было. А вам сколько, Федор Петрович, тридцать четыре ведь, да?»

— О чем это ты, Михаил Никитич? — подозрительно спросил Воронцов-Вельяминов.

— И двое сыновей у вас здоровых, кровь с молоком, — будто не слыша его, продолжил Татищев. «Да так, ни о чем, Федор Петрович, подумалось просто. Ну, завтра увидимся, — бесцветные глаза холодно блеснули, и Татищев, неслышно отворив дверь, — исчез.

— Голову чуть повыше подними, — велел Федор Дуне. «Вот, так и сиди, не двигайся». В раскрытое окно светелки вползал зеленовато-золотистый, нежный закат, звонили колокола церквей, с реки дул свежий ветер, и Федор, зажав в зубах свинцовый карандаш, растушевывая хлебным мякишем, волосы на рисунке, подумал: «Хорошо!»

— Вы уж нас всех здесь по столько раз рисовали, — смешливо сказала Дуня, — зачем вам сие?

— Я каждый день рисую, — пробормотал Федор, — иначе нельзя.

Девушка помолчала и робко спросила: «А к вам, Федор Петрович, мужчина приходил, поляк, пан Ян, придет он еще?»

— Придет, — ответил Федор, не отрывая взгляда от ее лица. Девушка чуть слышно, грустно вздохнула, и что-то прошептала.

— Ты вот что, — велел Федор, закончив рисунок, — завтра с утра в Коломенское отправляйся.