Вельяминовы. Начало пути. Книга 3

Шульман Нелли

Седобородый, горбатый пожилой человек, с ржавыми веригами на шее, ловко опираясь на клюку, подошел к ним, и улыбнулся: «Не видишь, что ли, мать это ее. Одно ж лицо».

— Как тебя зовут? — громко спросила старуха, наклонившись к Лизе. Та молчала, глядя синими глазами на перелески и холмы за рекой.

— Лизавета, — ответила Марья. «Матушка эта моя».

— Лизавета, — согласилась женщина.

Старуха окинула их оценивающим, холодным взглядом, и, цепко взяв седобородого за руку, — отвела его в сторону.

— Дитя-то бойкое, — шепнула старуха, — подавать много будут.

И мать у ей красивая. Таких баб больше жалеют. Видишь, она все повторяет, петь научим.

Старик почесал в бороде и согласился: «Ну, давай, Настасья, возьмем их. Девка-то и правда — резвая, пока пусть мать водит, а там — разберемся».

Нищая кинула взгляд на дорогу и еле слышно предложила: «Может, кому из мужиков наших ее отдать, понесет, с младенцем-то еще больше настреляет».

Старик поморщился.

— Она ж блаженная, все равно, что ребенок, — грех это, Настасьюшка. Была б как Даренка — он коротко кивнул в сторону молодой девушки с обезображенным багровым пятном лицом, укачивавшей дитя в перевязи, — то дело другое, та хоша и урод, но разумом светлая, а эта, — он вздохнул, — нет, грех, грех, не надо сего.

Настасья вернулась к девочке и спросила: «А тебя как величать?»

— Марья, — звонко ответила та. «А батюшку моего — Федор, я помню, он рыжий был. Большой, — Марья потянулась и показала рукой.

— Где вы жили-то, с батюшкой? — поинтересовалась старуха, гладя ребенка по голове.

Та шумно вздохнула. «Не знаю».

Настасья перекрестилась и потянула девочку за руку: «Ну, идемте с нами. Мы в Киев, в Лавру, а потом — куда дорога приведет».

— В Киев, — Марья подергала мать за подол сарафана. «Идем!»

— Идем, — согласилась Лиза и послушно направилась вслед за нищими. Марья потрогала узелок, и, улыбнувшись, подумала: «Рысь пусть со мной будет, никому не покажу, сама поиграю, раз куклу тут оставила».

Старик повернулся и громким, властным голосом сказал: «Сие Лизавета блаженная и дочка ее, Марья, она мать водить будет. Никому их не обижать, поняли?»

— Поняли, святой отче, — зашумели нищие.

— Ну, пойдемте, — вздохнул старик, и, миновав мост, повернул на южную дорогу.

— А вы кто? — спросила Марья у Настасьи.

— Люди Божии во славу Иисуса Христа, — перекрестилась та. — Я петь пока буду, а вы повторяйте, учитесь, пока до деревни добредем, там-то уже милостыню просить придется у добрых людей, коли поешь — больше подают, милые мои.

Старуха начала, — глубоким, красивым голосом:

— A мы нищая братья, Мы убогие люди, Должны Бога молити, У Христа милости просити За поящих, за кормящих, Кто нас поит и кормит, Обувает, одевает, Христу славу отсылает.

— Христу славу отсылает, — нежным, тихим голосом подтянула Лиза, и Настасья улыбнулась:

— Ну, вот и славно.

Марья погладила руку матери и сказала: «Я с тобой буду,

всегда. Слушай меня».

Она на мгновение закрыла глаза, подставив лицо жаркому, летнему солнцу, и степному ветру, и, глядя в синие, пустые глаза матери — запела.

Пролог

Джеймстаун, Виргиния, 21 июня 1607 года

Он стоял на пороге своей церкви. Прохладный, наскоро выбеленный зал был пуст, ровные ряды деревянных, грубых скамей разделялись на две половины.

Майкл прошел к огромному распятию, что висело на стене, и, оглянувшись, взяв с кафедры Библию женевского издания, поцеловав ее, опустился на колени. Он знал эти строки наизусть, и, сейчас, глядя на крест, зашептал, сжимая длинными, красивыми пальцами книгу:

— И увидел я новое небо и новую землю, ибо прежнее небо и прежняя земля миновали, и моря уже нет. И отрет Бог всякую слезу с очей их, и смерти не будет уже; ни плача, ни вопля, ни болезни уже не будет, ибо прежнее прошло. И сказал Господь, что сидел на престоле: се, творю все новое. И говорит мне: напиши; ибо слова сии истинны и верны. И сказал мне: совершилось! Я есмь Альфа и Омега, начало и конец.

— Господи, — сказал Майкл, уронив голову на руки, — ты есть начало и конец всего сущего, мой владыка и властелин, наставь меня и паству мою на путь истинный, путь благочестия и скромности, путь добродетели и верности заповедям Твоим. Аминь, — он перекрестился, и, встав, развернув Библию на Откровении Иоанна, — положил ее на кафедру.

— Первая служба на новой земле, — он вздохнул, и, закрыв глаза, подумал: «Свершилось, Господи, спасибо тебе».

Он вышел на церковный двор, и, вдохнув соленый, морской ветер, присев, погладил рукой зеленую, мягкую траву. От строящейся крепости пахло свежим, распиленным деревом, и Майкл, прищурившись, увидел паруса кораблей, что качались на тихой воде гавани.

Ворота заскрипели, и кто-то из плотников весело сказал: «Ну что, преподобный отец, сегодня помолимся, наконец, как следует, не на лужайке!»

— На лужайке тоже хорошо, — мягко ответил Майкл, — сами же знаете, мистер Уильямс, Господь, он везде. Но тут, — он показал рукой на раскрытые двери церкви, — конечно, правильней, так, что спасибо вам большое, — быстро построили.

— Преподобный отец, — раздался звонкий голос, — мы пришли вам помочь молитвенники разложить!

Он взглянул на маленькую стайку детей и подумал: «Да тут все они, кроме Энни, еще трое, а больше-то и нет. Школа со следующей недели начинается, каждый день, все вместе учиться будут. Ну а потом, родятся еще дети, с Божьей помощью».

— Идите, милые, во славу Божью, — ласково сказал он. Дочка задержалась рядом, и, присев, опустив серые глаза, робко спросила: «Можно, мы потом на реке погуляем, батюшка?

Он помолчал, глядя на нее, и Энни поправила чепец, убрав под него единственную, выбившуюся светлую прядь.

— Хорошо, — наконец, сказал священник, — иди. Завтрак готов?

— Да, батюшка, — ответила она тихо.

— Я приду за тобой на реку, отведу домой, и пойдем все вместе на службу, — сказал он, глядя на дочь с высоты своего роста.