Вельяминовы. За горизонт. Книга 1
Шрифт:
Машину, как выразился хозяин фермы, от греха подальше загнали в хлев. Горела тусклая лампочка, переливалась зеленая шкала радио. В темноте слышались вздохи спящих коров:
– Словно в Кирьят Анавим, – поняла Адель, – так хорошо, тихо…
Весной сорок восьмого года, когда бабушка еще была жива, Адель и Сабина ходили на утреннюю дойку, в коровник кибуца. Госпожа Эпштейн кормила внучек ранним завтраком. Она ставила на стол рассыпчатый творог, свежую сметану, банки с апельсиновым джемом, первую клубнику. Госпожа Эпштейн присаживалась напротив,
– Ешьте, – говорила бабушка, – вы растете, золотые мои… – Адель сглотнула слезы:
– У тети Цилы трое дочерей, двойняшки совсем маленькие. Но если рана серьезная, если она не дотянет, до Австрии… – словно услышав Адель, Генрик коснулся ее руки:
– Я тебе говорил, и еще раз повторю… – серые глаза Тупицы заблестели, – я сделаю все, чтобы вы оказались в безопасности. Я уверен, что завтра мы будем в Вене. Мы поедем в британское посольство, но сначала, оставим тетю Цилу в госпитале… – тяжелые волосы Адели, темного каштана, падали на плечи, изящные пальцы, с алым маникюром, теребили шарф:
– Она рядом со мной, ближе, чем в Лондоне, – понял Генрик, – но я ни о чем таком не думаю. То есть думаю, но не как обычно… – ему хотелось осторожно привлечь к себе девушку, поцеловать мягкие, приоткрытые губы:
– И того, другого, тоже хочется… – незаметно для Адели, он сжал кулак, – но не так, как раньше. Я надеялся, что Адель меня излечит, так и случится… – он загадал:
– Если мы сейчас поцелуемся, если все произойдет, я сделаю ей предложение. Я младше, но это неважно. Я о ней позабочусь, никогда ей не изменю. Мы всегда останемся рядом… – Адель встрепенулась:
– Генрик, что это… – диктор помялся:
– Уважаемые слушатели, это не в наших правилах, но после выпуска новостей, мы передаем особую трансляцию, для Будапешта… – сердце девушки забилось:
– Может быть, выступит Джон. Он прилетел в Вену, он ищет меня. Но если это не он… – Адель сглотнула, – я вижу, что нравлюсь Генрику. С ним всегда легко. Он музыкант, он понимает, что для меня важна карьера. Он младше меня, но это ерунда. Он останется рядом, у нас родятся дети… – зуд в запястье давно исчез, – и он ничего не узнает, о Вахиде и всем остальном… – Адель не хотела думать о зимней ночи, в сирийских горах:
– Вахид мне ничего не говорил, о ребенке… – перед глазами встало милое, сонное личико, каштановые кудряшки, на потном лбу, – может быть, она умерла… – девушка поняла, что надеется на такой исход:
– Ее не было, я не хочу о ней вспоминать. Может быть, я сейчас услышу Джона… – в приемнике что-то зашуршало. Раздался знакомый, недовольный, скрипучий голос:
– Я обещал, что буду говорить три минуты, не обрывайте меня. Я уложусь в выданное время, не беспокойтесь. На войне мы тоже долго не сидели за рациями… – Адель ахнула:
– Дядя Эмиль в Вене! Жалко, что тетя Цила спит, хотя она не смогла бы ему ответить. Теперь она приободрится, обязательно… – по шороху в микрофоне Генрик понял, что Гольдберг протирает очки:
–
– Цила, милая, – раздался твердый голос, – я здесь и скоро буду рядом с тобой. С детьми все в порядке, ни о чем не беспокойся. Веди себя осторожно, мы увидимся, в ближайшее время… – он помолчал:
– Я тебя люблю, – сказал Эмиль, на всю Европу, – и буду любить всегда. Любовь побеждает все, Цила… – приемник, мигнув, замолчал:
– Коммунисты опомнились, – сочно сказал Генрик, – пригнали сюда заглушку, как тетя Марта выражается. Она, наверное, тоже в Вене… – Адель стиснула пальцы:
– Он, кажется, собирается перейти границу, Генрик. Надо завтра оказаться в Австрии, дяде Эмилю нельзя здесь показываться… – уверенные пальцы коснулись ее ладони:
– Я обещал, что окажемся, так и случится… – запястье больше не горело, Адель, облегченно, закрыла глаза, – завтра мы будем в безопасности, мы, тетя Цила и Гварнери…
В открытых дверях коровника шумел мелкий дождь. Ветер бросил кленовый лист на ветровое стекло форда. Из опустевшей бутылки сидра пахло сладкими яблоками. Генрик выкинул окурок:
– Почти два часа ночи, надо поспать, хоть немного… – не двигаясь с места, Адель отозвалась:
– Да, надо проверить, как тетя Цила. Хотя, кажется, жар у нее пропал… – она прерывисто дышала, намотав на палец каштановый локон:
– Тебе так хорошо… – внезапно сказала девушка, – с короткими волосами… – ласковая, словно материнская рука, погладила Генрика по голове:
– Адель… – он потянулся к девушке, – Адель, я давно хотел сказать… – она была вся теплая, мягкая, от нее веяло яблоками:
– Не надо… – девушка скользнула ближе, – не надо ничего говорить, Генрик…
В сумрачном небе мотались под ветром ветви деревьев, над садом ухали совы. Одинокая лампочка в коровнике закачалась под потолком. Закрытые окна форда залепило мокрыми листьями, освещение в машине потухло.
озеро Фертё
Бумажный пакет с яблоками стоял на полу, между сиденьями.
Восходящее солнце золотилось в заднем стекле машины. Адель взглянула в зеркальце:
– У тети Цилы волосы, словно нимб, на картинах, у ангелов. Она похожа на диптих Дюрера, где изображена Ева. Тетя Цила даже яблоко держит похоже… – картина хранилась в музее Прадо, но на Ганновер-сквер, у Джона, висела копия правой створки:
– Вряд ли это сам Дюрер, – заметил герцог, – оригинал написан в Нюрнберге, а здесь, на задней стороне картины, пометка, на итальянском: «Венеция». Должно быть, рука кого-то из итальянских учеников Дюрера… – он пожал плечами, – понятия не имею, как картина попала в нашу коллекцию. В записях значится, что она в нашем владении со времен короля Генриха Седьмого, то есть с начала шестнадцатого века…