Вельяминовы. За горизонт. Книга 3
Шрифт:
– Тридцать восьмой год, подшивки есть в библиотеках. Хорошо, что в Советском Союзе не так много газет… – она криво улыбнулась, – Аня найдет статью, но что нам это даст? Имя скульптора не указано, имя модели тоже… – несмотря на беспорядок в мастерской, Наде было уютно:
– Фигуру он будет лепить без Павла, – поняла девушка, – надо позировать обнаженной. Но ничего не случится, я вижу по его глазам, что он думает только о работе, то есть искусстве… – по дороге на Сретенку они с Павлом несколько раз проверялись. Надя не хотела приводить
– Мы не заметили слежки… – сидя на подоконнике, она пила крепкий кофе, – но все равно мерзавец, грязная тварь, – Надя передернулась, – ничего от меня не добьется. Я танцовщица, модель, веду легкомысленный образ жизни, что у меня в одно ухо влетело, то в другое вылетело… – Неизвестный хотел порекомендовать ее друзьям, художникам:
– Хрущев называет их работы мазней, а не искусством… – он прикусил зубами фильтр «Беломора», – однако вы удивитесь, насколько хорошо они владеют академическими техниками. Чтобы создавать новое, надо отлично знать старое. Ренессанс… – он махнул в сторону самодельной полки, гнущейся под тяжестью альбомов, – тому доказательство. Боттичелли не на пустом месте появился… – он схватил карандаш:
– Сидите, не двигайтесь. Вы сейчас улыбнулись, как на одной картине времен Ренессанса, моей любимой… – Павел поднял голову. Заходящее солнце золотило темные волосы сестры. Она закинула ногу на ногу, прижавшись виском к оконному косяку:
– Надя очень похожа на бюст в газете, – понял Павел, – интересно, как мэтр ее будет лепить? Он сказал, что в полный рост… – Павел тоже набрасывал очертания фигуры сестры. На него повеяло крепким табаком, огрубевшие пальцы ловко перехватили карандаш:
– Смотри, как надо… – Неизвестный несколькими штрихами поправил рисунок, – руки всегда самая сложная часть. Леонардо в «Даме с горностаем» лучше всех написал руки… – Павел взялся за ластик:
– Пальцы там словно двигаются, гладят зверька. Что за картина, ваша любимая… – на коленях у него очутился растрепанный томик на английском языке:
– Осторожней, – предупредил скульптор, – книга дышит на ладан, который год кочуя по мастерским… – Павел держал путеводитель по музею Метрополитен в Нью-Йорке:
– Там закладка… – сказал Неизвестный через плечо, – не ошибешься… – сестра вернулась на высокий табурет на подиуме. Павел и вправду не мог ошибиться:
– Они не похожи… – подросток едва дыша коснулся иллюстрации, – но улыбка одна и та же… – рыжеволосая женщина ласково смотрела на ребенка, прижимающегося щекой к ее щеке:
– Дирк Боутс, Мадонна и младенец, 1455—1460… – Павел не мог двинуться с места:
– Я тоже застыл, когда ее впервые увидел, – услышал он голос скульптора, – а, казалось бы, он не самый известный художник. Всего лишь один из учеников Ван Эйка… – Павел поднял голову:
– Интересно, кто была его модель… – Неизвестный рассмеялся:
– Имена моделей редко встречаются в записях. В любом случае, Боутс был из Голландии. До тамошних
Павел любовался спокойной улыбкой Мадонны: «Доберемся, я уверен».
По шахматной доске с размаха ударили белой королевой. Часы для блица остановились:
– Рубль… – пожилой человек для верности показал палец, – рубль с тебя, немтырь…
Невысокий мужчина с блестящей лысиной, ничуть не обижаясь, закивал. Рублевка перекочевала в потертый кошелек, глухонемой уступил место следующему в очереди. Вокруг облупленных скамеек Нескучного Сада толпились московские шахматисты.
Выходной день выпал свежим, солнечным. Золотые листья лежали на пожухлых газонах, с танцплощадки, доносилось старое танго. Мальчишки звенели велосипедами, девчонки, расчертив палочками песок дорожки, ловко прыгали по квадратам классиков:
– Шла машина темным лесом за каким-то интересом, инте-инте-инте-рес, выходи на букву С… – частила бойкая девица, тыкая пальцем в кружок детей:
– Буква С не подошла, выходи на букву А… – ребятишки порскнули по аллеям. На их месте появилась новая стайка детей:
– Вышел месяц из тумана, вынул ножик из кармана, буду резать, буду бить, все равно тебе водить… – у входа в сад гоняли по кругу добродушного пони, запряженного в тележку. Малыши дергали за руку отцов, с бутылками пива, просили матерей ради воскресенья накрутивших волосы на папильотки:
– Пожалуйста, хочу рошадку… – о рошадке мистер Джеймс Мэдисон, глава отдела внутренней безопасности посольства Ее Величества в Москве, услышал с утра. Рано поднявшись, Вера привезла детей в комнату безопасной связи на Набережной:
– Они вчера ходили в зоопарк… – глухонемой встал в очередь к бочке с квасом, – Чарли мне рассказывал о пони… – двухлетний сын еще лепетал, но Мэдисон разобрал, что речь идет о лошади. Вера взяла трубку:
– Он просит купить настоящую лошадь, – заметила жена, – одной игрушки ему недостаточно. Теперь Эмили что-то хочет сказать папе… – дочка булькала, а потом захихикала. Мэдисон понял, что улыбается:
– И купим, – уверил он жену, – не забывай, что я хороших шотландских кровей. Мой дед пахал на таких пони, на нашей ферме… – ферма в окрестностях Инвернесса, пока стояла заброшенной, но Мэдисон твердо решил, выйдя в отставку, заняться землей:
– Уедем из Лондона, – он взял кружку кваса, – ребятишки пойдут в сельскую школу. Потом я буду их возить в Инвернесс, это всего десять миль. Заведем лодку, пони, собаку, я возьму на себя огород. Вера пойдет преподавать, у нее учительский диплом…
Квас оказался вкусным, свежим. Мэдисон мог дойти до стекляшки, где разливали пиво и хрустели сухариками, где под потолком хрипел репродуктор:
– Сегодня четыре матча… – устроившись на свободной скамейке, глухонемой закурил «Беломор», – чемпионат идет к финалу… – вечером «Спартак» играл с «Торпедо»: