Венценосные супруги. Между любовью и властью. Тайны великих союзов
Шрифт:
В конце концов, советы Барнава стали раздражать королеву. Тот понял, что им играли. К письму, составленному под диктовку, которое Мария Антуанетта отправила императору, дабы объяснить ему, что король поддерживал новый режим по причине своего миролюбия, она приложила второе послание, адресованное Мерси: «Кажется, я должна уступить желаниям руководителей партии, которые и дали мне черновик этого письма». Мария Антуанетта цинично признавалась своим заграничным друзьям: «Для меня крайне важно, чтобы хотя бы некоторое время они верили, что я разделяю все их взгляды». Королевская чета полагала, что можно обойтись без Барнава и даже сторонников конституционной монархии. Депутат понял, что над ним вечно насмехались. Союз распался.
Двойная игра
Марию Антуанетту любят выставлять агентом
Равно как мнение о Конституции, отношение к эмигрантам у супругов было одинаковым. Король, отказавшийся утвердить декрет Собрания, который запрещал эмигрантам возвращаться во Францию, не поддержал также — вместе с королевой — бредовые заявления и самоубийственные замыслы своих братьев, графов Прованского и д’Артуа, скрывшихся за границу. Кроме того, он решил отказаться от идеи о всеобщем контрреволюционном восстании, которое должно было помочь королевской семье скрыться от надзоров и отвоевать Париж. Ведь если бы этот план был запущен, он поставил бы под угрозу безопасность монархов и политическую линию, которую вели гости Тюильри.
Зато, когда депутаты позвали короля приказать принцам Священной империи и избирателям Трира и Майенна, чтобы те разогнали эмигрантские группировки, Людовик и Мария Антуанетта сделали вид, что согласны с точкой зрения Собрания. Монарх стал изо всех сил стараться успокоить заграничные дворы, оправдываясь обстоятельствами, которые не позволяли ему «поступить по-другому», и заверяя, что он примет «всегда с радостью и признательностью то, что они могли бы для него сделать». Мария Антуанетта, тайно переписывавшаяся с Австрией с 1790 г. рассчитывала на монаршескую солидарность. «Наша участь, — писала она Мерси, полностью находится в руках императора. От него будет зависеть наше будущее существование: я надеюсь, что он проявит себя нашим братом и настоящим другом и союзником короля».
Аналогичная двусмысленность звучала, когда 20 апреля 1792 г. Людовик предложил Законодательному собранию (и то с энтузиазмом согласилось) объявить войну молодому королю Богемии и Венгрии Францу II, приходившемуся Марии Антуанетте племянником. Как при удачном, так и несчастливом исходе война виделась королю лучшим средством для того, чтобы восстановить свой авторитет в стране. Его расчеты не встретили одобрения королевы. «Эти дураки, — написала она Ферзену об участниках конфликта, — не видят, какую службу это может нам сослужить». Оба они отвергали мысль о том, что победа в войне «как минимум невероятна», поскольку Франция не способна сейчас устроить полноценную кампанию. «Мы хотим идти в атаку без армии, без дисциплины, без денег!», — иронизировала Мария Антуанетта.
И Людовик, и его жена вели двойную игру, уверенные, что ничто в столице «не помешает их связям с заграницей». Дело в том, что с самого начала военных действий королева сообщала Мерси и Ферзену о всех перемещениях армии. «Вот итог вчерашнего Совета, — писала она австрийскому дипломату. — Г-н Дюмурье [министр, занимавшийся иностранными делами] имеет замысел сделать первый шаг, совершив нападение на Савойю, а также на Льеж. Вторую атаку поручили армии Лафайета… Стоит знать об этом замысле, чтобы быть настороже и принять все соответствующие меры». Ферзену она уточнила: «Турин
Осенью 1791 г. королева мечтала, что европейские монархи соберутся на военный совет с целью задавить Революцию. Королевских особ смущал и злил текст присяги, которую Людовик должен был принести Конституции. Супруг поручил Марии Антуанетте вернуть доверие иностранных монархов. Она изо всех сил рассылала гонцов и посланников к Дворам Мадрида, Стокгольма, Санкт-Петербурга и Вены, дабы признаться в двойной игре, которую вынужден вести Людовик, и заручиться их помощью. «Если император встанет во главе остальных держав и покажет свою силу, силу внушительную, я вас уверяю: все вздрогнут», — написала королева брату в феврале 1792 г.
После революционных событий 20 июня, когда толпа ворвалась в Тюильри, 4 июля Мария Антуанетта отправила просьбу о безотлагательной помощи. Вот бы Австрия и Пруссия стали угрожать королевству наказанием! Ведь «эти мятежники желали республики любой ценой; и для этого они решили убить короля!» [156] 24 числа, встревоженная угрозами умертвить королевскую семью, Мария Антуанетта снова запросила о помощи: военные заявления иностранных держав объединили, полагала она, «многих людей вокруг короля, обеспечив ему уверенность в завтрашнем дне». 28 числа Париж узнал о манифесте, подписанном за три дня до этого, герцогом Брауншвейгским, где французскую столицу угрожали «разрушить до основания», если в отношение короля будет применено какое-либо насилие. Эффект этого громогласного заявления оказался противоположным ожидаемому. Отныне в Людовике видели соучастника врагов народа. Конечно, манифест нельзя считать причиной событий 10 августа, положивших конец монархии; однако поводом к ним он стал.
156
Jo"el F'elix, op. cit., p. 579–580.
Хотя обычно супруги шли в ногу, сейчас их мнения о том, какого рода власть они должны отвоевать, разделились. Людовик, казалось, хотел примкнуть к умеренным, служить изо всех сил новым институтам, которые были ему навязаны, «какое бы отвращение он к ним ни испытывал», чтобы спасти трон и укрепить свои позиции. Манифест, которого он ждал от иностранных держав, не должен был грозить королевству жестокой местью или приказывать ликвидировать Конституцию. Королю было достаточно различать мятежных санкюлотов и простых людей. Как говорит Жан-Кристиан Птифис, Людовик XVI рисовал себе проект конституционной, а не абсолютистской монархии [157] . И в тексте есть указания на то, что в конце июля парижане не просто развили королевский замысел, но и сделали его более радикальным. Участвовала в этом процессе и Мария Антуанетта. Она мечтала приобрести, опираясь на помощь союзных войск, полномасштабный и единоличный политический авторитет. Такой, какой был у нее до 1789 г., контрреволюционный, по-бурбонски абсолютистский. Людовик, тонкий политик, понимал, что вернуть такое влияние трудно, практически невозможно. А импульсивная королева верила, что им удастся при помощи нескольких иностранных гренадеров за один миг перечеркнуть четыре года потрясений. Это стало единственным расхождением во взглядах четы, растерявшейся перед лицом трагических событий.
157
Jean-Christian Petitfils, op. cit., p. 862–863.
Печальный эпилог
Вечером 12 октября 1793 г. президент Эрман сумел-таки доказать двуличие королевской четы. Если в памфлетах королеву несправедливо обвиняли в том, что она манипулировала безвольным супругом, то судьи Марии Антуанетты совершенно верно определили ее роль, которую она играла рядом с Людовиком, стремясь прибрать к рукам власть. Современные историки убеждены: после возвращения из Варена Мария Антуанетта выполняла практически министерские функции, распоряжалась действиями информаторов, размышляла над полученными советами, неустанно вела переписку, пыталась добиться, чтобы ее услышали. Король и королева мастерски овладели искусством двойной игры.