Вендетта, или История всеми забытого
Шрифт:
– Право же, Фабио! Будь мужчиной! – сердито сказал я себе. – В конце концов, какая разница, черные у тебя волосы или седые? Неважно, как меняется лицо, лишь бы сердце оставалось прежним. Возможно, на какое-то мгновение твоя любовь побледнеет, увидев тебя, но, когда она узнает о твоих страданиях, не станешь ли ты ей дороже прежнего? Разве одно ее нежное объятие не вознаградит тебя за все прежние мучения и не сделает вновь молодым?
Выведя себя таким образом из состояния подавленности, я быстро переоделся в наряд неаполитанского ныряльщика за кораллами. Брюки оказались очень просторными, и в них очень кстати нашлось два глубоких кармана, куда легко поместились кожаные мешочки с золотом и драгоценными камнями, которые я взял из разбойничьего гроба. Когда мой торопливый туалет был окончен, я снова посмотрел в зеркало, на сей раз чуть улыбнувшись. Я и вправду очень сильно изменился, но, в конечном итоге,
Закончив переодеваться, я отпер дверь душной комнатки и позвал старьевщика. Он подошел, шаркая ногами и наклонив голову, но, приблизившись ко мне и подняв взгляд, восхищенно всплеснул руками и воскликнул:
– Пресвятая Дева! Какой же вы красавец – прямо загляденье! Эх-хех! Святой Иосиф! Какой рост, какая стать! Жаль, что вы старик, наверное, в молодости вы были недюжинной силы!
Полушутя, только чтобы подтрунить над его замечанием касательно моей физической силы, я до самого плеча закатал рукав куртки, небрежно бросив:
– О, что до силы, то во мне ее еще немало осталось! Сами видите.
Он уставился на меня, коснулся моей руки пожелтевшими пальцами и, словно вампир, стал с интересом и удивлением ощупывать мои мускулы и со слезливым, почти детским восхищением приговаривать, бормоча себе под нос:
– Чудесно, чудесно! Как железная, подумать только! Да, да. Вы легко могли бы убить любого. Ах, когда-то и я был таким же сильным. Умел как следует орудовать шпагой и саблей. Хорошо закаленным острым клинком я мог разрубить сложенный в семь раз кусок шелка, не оставив ни одной нитки. Да, как масло резал! Вы бы тоже так смогли, если бы захотели. Вся сила в руке – в верной руке, что убивает одним ударом.
Он пристально посмотрел на меня своими маленькими мутными глазками, словно ему не терпелось побольше узнать о моем характере и темпераменте. Я внезапно отвернулся от него и показал на брошенную мной прежнюю одежду.
– Знаете, – небрежно сказал я, – можете забрать ее себе, пусть она и стоит немного. Да, вот вам еще три франка за какие-нибудь носки и башмаки, которые, уверен, у вас для меня найдутся.
Старик в восторге стиснул руки и начал рассыпаться в льстивых благодарностях за неожиданную прибыль, призывая всех святых в свидетели того, что он сам и все закрома его лавки к услугам столь щедрого незнакомца. Он тотчас разыскал то, что я просил. Я обулся и встал, полностью экипированный и готовый отправиться к своему дому, когда мне заблагорассудится. Однако, увидев, насколько сильно я изменился, я решил не отправляться на виллу Романи днем, дабы не поразить жену своим внезапным появлением. Женщины – натуры очень чувствительные, и моя новая внешность могла бы вызвать у нее нервное потрясение, которое, возможно, возымело бы серьезные последствия. Я собрался выждать до захода солнца, после чего пойти домой известным мне обходным путем и постараться заговорить с одним из слуг. Я мог даже встретить своего друга Гвидо Феррари, и он бы постепенно донес до Нины радостное известие о моем возвращении с того света, таким образом подготовив ее к восприятию моего нового облика. Пока эти мысли проносились у меня в голове, старьевщик стоял рядом со мной, задумчиво склонив голову набок, и внимательно, словно ворон, смотрел на меня.
– Далеко путь держите? – с некоторой робостью спросил он.
– Да, – резко ответил я, – очень далеко.
Он положил руку мне на рукав, словно удерживая меня, и глаза его сверкнули недобрым огоньком.
– Скажите мне, – нетерпеливо пробормотал он, – скажите, я сохраню это в тайне. Вы направляетесь к женщине?
Я посмотрел на него сверху вниз, наполовину брезгливо, наполовину весело.
– Да, – тихо ответил я. – Я направляюсь к женщине.
Он рассмеялся беззвучным смехом – жутким смехом, от которого лицо его перекосилось, а тело судорожно задергалось.
Я бросил на него полный отвращения взгляд и, стряхнув его руку, шагнул к двери. Он торопливо засеменил за мной, смахивая слезы, навернувшиеся ему на глаза от только ему понятного смеха.
– Идете к женщине! – прокаркал он. – Ха-ха! Не вы первый, не вы последний – так уж повелось! Идете
Он стоял у низенькой двери, крича и показывая куда-то рукой. Его сгорбленная фигура и злобное лицо напомнили мне о чертях-карликах Генриха Гейне, которые изображались накладывающими горящие угли на головы святых. Я равнодушно бросил ему «прощайте», но он не ответил. Я медленно зашагал прочь. Оглянувшись, я увидел, что он по-прежнему стоит на пороге своей полуразвалившейся лачуги, его жуткий рот продолжает гримасничать, а скрюченные пальцы рассекают воздух, словно он поймал кого-то невидимого и душит его. Я спустился по улочке и завернул за угол, выйдя на оживленный проспект. В ушах у меня звенели его последние слова: «Идите и убейте ее!»
Глава 7
Тот день казался мне бесконечно долгим, пока я бесцельно бродил по городу, почти не встречая знакомых лиц, поскольку те, кто побогаче, опасаясь холеры, или вовсе уехали из города, или оставались сидеть взаперти в своих домах. Куда бы я ни шел, повсюду виднелись ужасные последствия бушевавшей эпидемии. Почти на каждом углу мне попадались похоронные процессии. Как-то раз я наткнулся на группу людей, стоявших у открытой двери и пытавшихся затолкать покойника в слишком маленький для него гроб. Было нечто по-настоящему отвратительное в том, как они сгибали руки и ноги, сжимали плечи усопшего – было слышно, как хрустят кости. С минуту я смотрел на эти зверские издевательства, а потом сказал:
– Вы бы сначала убедились, что он и вправду мертв.
Гробовщик удивленно на меня посмотрел, кто-то засмеялся и выругался.
– Клянусь телом Господним, если бы я думал, что это не так, я бы сам свернул его проклятую шею! Но холера не промахивается, так что он точно мертв. Вот, глядите! – И он постучал головой покойника о стенки гроба без малейшего сожаления, как если бы это было простое полено.
От всего этого меня затошнило, я отвернулся и ничего не ответил. Дойдя до одной из главных улиц, я заметил людей, нетерпеливо и смущенно поглядывавших друг на друга и тихонько переговаривавшихся. До меня долетел чей-то шепот:
– Король! Король!
Все головы дружно повернулись в одну сторону. Я остановился и тоже посмотрел туда. И тут я увидел Умберто Итальянского, бесстрашного монарха, кем подданные бесконечно восхищались, неспешно шагавшего в окружении нескольких придворных с серьезными лицами и четкой выправкой. Он обходил самые грязные и заброшенные уголки города, где холера бушевала с наибольшей силой, и защищался от заразы лишь сигаретой во рту. Он шагал легкой и уверенной поступью героя, лицо его отягощала грусть, словно страдания его народа глубоко отдавались в его добром сердце. Я почтительно обнажил голову, когда он проходил мимо, и его внимательный и добрый взор с улыбкой задержался на мне.
– Вот объект, достойный кисти художника, седовласый рыбак! – услышал я его слова, сказанные кому-то из свиты.
Я едва не выдал себя, совсем было собравшись выбежать вперед, броситься ему в ноги и поведать свою историю. Мне казалось жестоким и противоестественным, что он, мой возлюбленный государь, пройдет мимо, не узнав меня – меня, с кем столь часто и милостиво беседовал. Ведь, когда я приезжал в Рим, что обычно случалось ежегодно, на балах в Квиринальском дворце можно было увидеть не много почетных и желанных гостей, которые могли бы сравниться с графом Фабио Романи. Я задался глупым вопросом: кто же такой этот Фабио Романи? Похоже, известного всем галантного весельчака больше не существовало – его место занял «седовласый рыбак». Но, хоть я и думал о таких вещах, я удержался от того, чтобы обратиться к королю. Однако, движимый внезапным порывом, последовал за ним на почтительном расстоянии, как это сделали другие. Его Величество шел по наиболее пораженным мором улицам с такой беззаботностью, словно наслаждался прогулкой по розовому саду. Он спокойно заходил в самые грязные лачуги, где мертвые лежали вперемешку с умирающими. Он говорил добрые и ободряющие слова убитым горем и ужасом скорбящим, которые сквозь слезы с удивлением и благодарностью смотрели на своего монарха. Серебро и золото тихонько передавалось в руки измученных страданиями бедняков, а наиболее тяжело пострадавшие удостаивались личного внимания королевских казначеев и немедленной помощи. Матери с детьми на руках преклоняли колени и просили монаршего благословения, которое, желая их утешить, он воздавал со скромной заминкой, словно считал себя недостойным, и в то же время с бесконечно трогательной отеческой нежностью. Одна темноволосая девушка с безумным взором бросилась на землю прямо у его ног, поцеловала его сапоги и торжествующе выпрямилась во весь рост.