Вендетта, или История всеми забытого

Корелли Мария

Я улыбнулся. «Умереть от страсти!» Мы с Ниной познаем истинный смысл этих сладостных слов, когда взойдет луна и соловьи запоют свои любовные песни видящим сны цветам! Полный этих счастливых мечтаний, я несколько минут вдыхал чистый утренний воздух, а потом спустился обратно в склеп.

Глава 5

Первым делом я принялся складывать обратно обнаруженные мною сокровища. Это оказалось нетрудно. Пока что я удовольствовался тем, что взял себе оттуда два кожаных мешочка: один с золотыми монетами, другой – с драгоценными камнями. Гроб был прочно сколочен и не очень пострадал от моих усилий по его вскрытию. Я как можно плотнее прижал крышку, оттащил гроб в дальний и темный угол склепа, где завалил

его тремя тяжелыми камнями. Потом взял два кожаных мешочка и сунул их в карманы брюк. Это напомнило мне о том, как убого выглядела моя одежда. Можно ли в таком виде появиться в общественном месте? Я заглянул в кошелек, который, как я уже говорил, перепуганные люди, поспешно затолкавшие меня в гроб во время скорых похорон, оставили при мне вместе с ключами и визитными карточками. Там оказалось две монеты по двадцать франков и немного серебра. Вполне достаточно, чтобы купить какую-нибудь приличную одежду. Но где ее купить и как? Обязательно ли мне ждать до вечера, чтобы выбраться из этой усыпальницы, словно призраку ужасного преступника? Нет! Будь что будет, но я решил больше ни секунды не оставаться в склепе. Толпы нищих, наводняющих Неаполь, одеты в жалкое тряпье, и в худшем случае меня примут за одного из них. И, с какими бы трудностями я ни столкнулся, они вскоре закончатся.

Довольный тем, что надежно спрятал разбойничий гроб, я прикрепил найденный мною жемчужный кулон с бриллиантами к цепочке у себя на шее. Я решил преподнести его в подарок жене. Потом, снова выбравшись через отверстие в стене, тщательно прикрыл его деревянными плитами и валежником, как прежде. Внимательно осмотрев стену снаружи, я убедился, что было совершенно невозможно заметить хоть какие-то признаки существования подземного хода – настолько хитро он был задуман и проделан. Теперь мне оставалось как можно скорее добраться до города, объявить, кто я такой, раздобыть еду и одежду, а затем со всей возможной быстротой поспешить домой.

Стоя на небольшом пригорке, я огляделся по сторонам, чтобы определить, в каком направлении мне следует двигаться. Кладбище находилось за пределами города, а сам Неаполь простирался слева от меня. Я заметил спускавшуюся в ту сторону извилистую тропу и решил, что если пойду по ней, то она приведет меня в предместье Неаполя. Без малейших колебаний я двинулся в путь. День уже полностью вступил в свои права. Мои босые ноги увязали в пыли, горячей, как песок в пустыне, а жаркое солнце немилосердно палило неприкрытую голову. Но я не обращал внимания на эти мелкие помехи – ведь сердце мое переполнялось радостью. Я мог бы запеть от восторга, весело и быстро шагая к дому и к Нине!

Я ощущал ужасную слабость в ногах, голова и глаза болели от ослепительно-яркого солнца, иногда меня пробирал ледяной озноб, от которого даже зубы стучали. Однако я относил все эти симптомы к последствиям моей недавней, почти смертельной болезни и потому не придавал им значения. Несколько недель отдыха при заботливом уходе моей любящей жены – и я стану как новенький. Я храбро шагал вперед. Какое-то время мне никто не попадался, но вот наконец я поравнялся с небольшой тележкой, нагруженной только что собранным виноградом. Кучер спал на своем месте, а пони тем временем щипал растущую на обочине траву, время от времени позвякивая колокольчиками на сбруе, словно выражая удовольствие от того, что его предоставили самому себе. Наваленные гроздья выглядели очень соблазнительно, а мне хотелось есть и пить. Я тронул спавшего кучера за плечо, тот вздрогнул и проснулся. При виде меня его лицо исказилось от ужаса, он спрыгнул с тележки и рухнул на колени прямо в пыль, умоляя во имя Мадонны, святого Иосифа и всех угодников пощадить его. Я рассмеялся: его испуг показался мне совершенно нелепым. Разумеется, во мне не было ничего устрашающего, кроме моей убогой одежды.

– Вставай, приятель! – сказал я. – Мне ничего от тебя не нужно, кроме нескольких гроздей винограда, и за них я тебе заплачу.

Я протянул ему пару франков. Он поднялся, все еще дрожа и искоса глядя на меня с явным

подозрением, взял несколько лиловых гроздьев и молча протянул мне. Затем, сунув в карман предложенные мною деньги, запрыгнул в тележку, хлестнул пони так, что несчастное животное подпрыгнуло и встало на дыбы от боли, после чего помчался по дороге с такой скоростью, что я увидел лишь исчезавшие вдалеке грохотавшие обода колес. Меня позабавил нелепый испуг кучера. Интересно, за кого он меня принял? За призрака или за разбойника? На ходу я неторопливо ел виноград, который оказался вкусным и освежающим – еда и вино вместе. На пути к городу я встретил нескольких человек – рыночных торговцев и продавцов мороженого, – но они не обратили на меня ни малейшего внимания. На самом деле я старался по возможности избегать людей. Дойдя до предместья, я свернул на первую же улочку, где, как мне показалось, могли быть какие-нибудь лавки. Улочка оказалась узкой и темной, в воздухе висела ужасная вонь, но через несколько шагов я увидел то, что искал, – полуразвалившуюся лачугу с разбитым окном, через которое виднелась поношенная одежда, развешанная на грубых бечевках.

Это оказалась одна из тех грязных лавчонок, куда после долгого плавания частенько заходили моряки, чтобы избавиться от всякого барахла, привезенного из заморских стран. Поэтому среди жалкого тряпья иногда попадались необычные и любопытные вещицы вроде раковин, коралловых веток, бус, чашек и блюд, вырезанных из кокосовых орехов, высушенных тыкв, рогов животных, вееров, чучел длиннохвостых попугаев и старых монет. На все это злобно взирал безобразный деревянный божок, стоявший между штанинами нанковых брюк и с каким-то идиотским удивлением обозревавший беспорядочную коллекцию хлама.

У открытой двери сего замечательного места сидел и курил старик – истинный образчик пожилого неаполитанца. Кожа на его лице напоминала коричневый пергамент, испещренный глубокими бороздами морщин, словно время, с неодобрением отнесшись к истории, которую само же запечатлело на этом лице, стерло и уничтожило все письмена, дабы никто не смог прочесть того, что некогда было четкими буквами. Единственную живость в нем, казалось, сохранили лишь глаза: черные и похожие на бусинки, они беспокойно и подозрительно бегали из стороны в сторону. Старик заметил мое приближение, но сделал вид, что поглощен созерцанием кусочка синего неба, просвечивавшего между теснившимися на узкой улочке домами. Я обратился к нему, и он быстро перевел на меня пристальный испытующий взгляд.

– Я долго странствовал, – коротко начал я, поскольку он был не из тех, кому бы я стал излагать подробности своих недавних жутких мытарств, – и в одном из происшествий лишился кое-каких предметов одежды. Продадите мне костюм? Мне любой подойдет – я не очень разборчив.

Старик вытащил трубку изо рта.

– Вы не боитесь холеры? – спросил он.

– Я только что от нее оправился, – холодно ответил я.

Он внимательно оглядел меня с ног до головы и разразился негромким булькающим смехом.

– Ха-ха! – пробормотал он то ли про себя, то ли обращаясь ко мне. – Хорош красавец! Вот он какой, вроде меня – не боится, не боится! Мы не трусы. Мы не виним святых угодников за то, что они насылают холеру. Ах, холера! Обожаю ее! Я скупаю всю одежду, снятую с покойников, которую только можно раздобыть, – мертвецы всегда прекрасно одеты. И никогда эту одежду не чищу, сразу же ее продаю – да-да! А почему бы и нет? Люди должны умирать – чем раньше, тем лучше! Я помогаю Господу как могу. – И старый богохульник истово перекрестился.

Я с отвращением смотрел на него с высоты своего роста. Он вызывал у меня такое же омерзение, какое я чувствовал, когда неизвестная тварь вцепилась мне в шею, пока я спал в склепе.

– Так как? – грубовато спросил я. – Вы продадите мне костюм или нет?

– Да, да!

Он тяжело поднялся со своего места. Росту он был совсем небольшого, к тому же так сгорбился от времени и немощи, что больше походил на изогнутую ветвь, нежели на человека, когда, прихрамывая, вошел впереди меня в темную лавку.