Вендетта по-русски
Шрифт:
Я пожал плечами: без шуток так без шуток, хотя я бы мог напомнить Сереге его «фонтан остроумия» у меня дома. Но я не злопамятен. Парень дергался, и я не стал доводить его до нервного срыва.
— Слушаю, сказал я. — Все, что, касается смерти Юры Леонова.
— Значит, так. Его обнаружила мать вместе с родственниками спустя примерно пять-шесть часов после наступления смерти. Леонов висел в петле, сделанной из кожаного ремня. Записка с объяснением мотивов самоубийства отсутствовала. Но отсутствовали также и посторонние телесные повреждения, которые могли бы навести на мысль о несамостоятельном
— Минутку, — перебил я. — Это и есть твои нестыковки?
— Дослушайте до конца, — попросил Серега. — Я излагаю все по порядку.
То, что перечислил, — правда. Но это еще не вся правда. Во-первых, отсутствие записки. Ее не было, но на письменном столе лежали разбросанные в беспорядке чистые листы бумаги и ручка. А в корзине для бумаг я нашел два скомканных листа, на которых были этой самой ручкой выведены какие-то странные кривые линии.
— Ненаписанные записки?
— В том-то и дело. Если бы сам Леонов начинал писать, а потом комкал бумажки и бросал в корзину, то там были бы хотя бы первые буквы слов. Но там — словно детские каракули. Словно его била какая-то невероятная нервная дрожь.
— Или кто-то держал его руку и хотел заставить писать. А он либо не хотел этого делать, либо был не в состоянии.
— Вот-вот, — согласился Серега. — Я тоже об этом подумал.
— А что подумал Панченко?
— Он выслушал меня и отправил ручку на дактилоскопическую экспертизу.
Там оказался четкий отпечаток самого Леонова — и больше ничего. После этого Панченко сказал, что все мои предположения — полная фигня.
Ну что ж, — усмехнулся я. — Он начальник, он решает, что фигня, а что нет. Но ты ведь не согласен, что это фигня?
— Если бы дело было только в исчерканных бумажках…
— А есть еще что-то?
— Именно, — Серега самодовольно улыбнулся. — Еще табуретка.
— Что за табуретка?
— Ну, та самая, на которую Леонов вставал, чтобы просунуть голову в петлю. Она лежала слишком далеко в стороне. Предполагается, что он сшиб ее ногами, когда уже висел в петле. Она отлетела в сторону. Но мне показалось, что уж слишком далеко она лежит. Я провел следственный эксперимент.
— Да ну? — Я с интересом посмотрел на Серегу. Он начал мне нравиться.
Такая неуспокоенность — редкое качество в наше время. Если она только не обращается на меня лично, как в ту ночь, когда он утащил мою «Оку» на осмотр.
— Я провел следственный эксперимент, — гордо повторил Серега. — И пришел к выводу, что табурет мог оказаться в том месте, только если бы его кто-то хорошо пнул.
Правда, Панченко мне на это сказал, что табурет мог сдвинуть с места кто-то из родственников, обнаруживших тело.
Позже они постеснялись сказать об этом. Или даже не заметили, что они что-то задели в комнате.
— Вполне резонно, — заметил я. — Само по себе ни первое твое наблюдение, ни второе ничего не значат. Мелочи. Фигня. Но если сложить их вместе, это уже кое-что…
А также если сложить с тем, что Юрий Леонов не производил впечатление человека, стремящегося покончить с жизнью. Он производил впечатление человека, желающего разобраться
— И это еще не все, — продолжал Серега, вдохновленный моими словами. — Еще есть сломанный замок в ящике письменного стола. — Я вопросительно посмотрел на него, и он пояснил:
— Я подумал, что если это не было самоубийством, то в комнате должны быть следы борьбы, — Я все внимательно осмотрел, но не обнаружил ничего подобного. Разве что сломанный замок в ящике письменного стола.
Я понимаю, что это не может говорить о драке Леонова с кем-то, но само по себе это интересно. В ящике есть внутренняя защелка, и кто-то дергал за ручку ящика так сильно, что выломал эту защелку. И открыл ящик.
— Только один ящик? — уточнил я.
— Только один.
— И что там было внутри? — спросил я, припоминая, что Юра Леонов собирался просматривать какие-то бумаги в квартире отца. Неужели я был таким идиотом, что позволил парню обнаружить какие-то документы, относящиеся к гибели его отца? А потом тут же и умереть. Получается, кто-то еще хотел поживиться этими бумагами, они встретились и…
— Там была какая-то ерунда. — Серега своим замечанием прервал ход моих мысленных рассуждений. — Квитанция об уплате за квартиру, за свет… Еще там была тетрадка, а в ней что-то вроде автобиографии.
— Чьей?
— Леонова-старшего, которого машиной сбило.
— Что за автобиография? — насторожился я.
— Как обычно: я родился, я закончил школу, я служил в армии… И так далее.
— Ты знаешь, что Леонов служил в ФСБ? — спросил я. — Он описывает там свою службу?
— Нет, — покачал головой Серега. — Там до этого не доходит. Он начинает писать про армию, про институт… Потом обрывает. И на следующей странице начинает снова, немного в других словах. Потом снова обрывает. И так всю тетрадь. Я считал, там ничего интересного. Ничего, за что можно было бы убить. Как он с женой познакомился, как в армии служил…
— Ясно, — разочарованно протянул я. — И все? Больше ничего не было?
— В том-то и дело. Может, это сын выломал? У него же, наверное, не было ключа…
— Может быть. Он как раз собирался разбирать бумаги отца…
— Ну вот, — сказал Серега и выжидающе посмотрел на меня. — Это все. Все нестыковки. Больше я ничего не могу рассказать, потому что больше ничего не знаю.
— Негусто, — оценил я.
— Ну, если бы там действительно было бы за что зацепиться, Панченко не стал бы закрывать глаза. Но там же были и эксперты, и из прокуратуры приезжал мужик. Все сказали, что самоубийство.
— А чего ж ты тогда рыпаешься? — спросил я белобрысого сыщика. — Тебе сказали: самоубийство. А ты про какие-то бумажки рассказываешь посторонним лицам, про табуретки. Тебе давно надо было это забыть. Это фигня, как сказал Панченко.
— Может, и так, — шмыгнул носом Серега. — Черт, кажется, простудился…
Может, и так, может, это и фигня. Как я тогда на вас «бочки» катил, помните?
По поводу старшего Леонова. А оказалось, что вы тут ни при чем. И вообще…
Панченко мне рассказал, что вы ходили на переговоры к тому террористу, что заложников в обменном пункте взял.