Вендетта по-русски
Шрифт:
— Тогда пользуйся общественным транспортом или ходи пешком, — посоветовал Гарик. — Так что, остаешься здесь до завтра? Даешь сотрудничество правоохранительных органов и частного сектора? Тем более что тебе не придется скучать на дежурстве — чтением тебя обеспечили. — Он с ухмылкой кивнул на пачку Ленкиных писем.
— Да уж, — буркнул я, не уточняя, что меня больше интересует чтение другого рода. То, что было у меня за пазухой.
Через тридцать часов я был готов вдребезги разбить проклятый экран, распотрошить электронные внутренности прибора, поотрывать
— Не дергайся, — советовал меланхоличный Альберт, отрываясь от чтения автобиографии Билла Гейтса. — Мы так иногда неделями сидим. С чего, думаешь, меня так разнесло в талии? Малоподвижный образ жизни. И не пялься ты на эту точку, глаза испортишь. Если она начнет двигаться, сработает звуковой сигнал, и ты сам собой подскочишь на месте.
Я кивнул, но пять минут спустя снова стал гипнотизировать взглядом неподвижную точку в центре экрана. В голове у меня засела глупая надежда, что именно сейчас, именно в момент, когда я смотрю, это случится: точка начнет двигаться, завоет дурным голосом звуковой сигнал, Альберт заорет в рацию, что объект двинулся к выходу… То-то будет веселье.
Я понимал, что наивно ожидать захвата Филина прямо перед моим отъездом в Москву. Это был бы слишком шикарный, а потому невозможный подарок. Тем не менее я сидел и смотрел в ярко-желтую на синем фоне точку и ждал. Потом начинал понимать, что это не я ее гипнотизирую, а она меня. Я чувствовал легкое головокружение, боль в глазах и отворачивался в сторону. Но через некоторое время все начиналось сначала. Ожидание настолько захватило меня, что я не мог читать библиотечные материалы о Валерии Абрамове и Ленкину лирику. Во всяком случае, я надеялся, что там лирика, а не повторенное десять тысяч раз: «Ты испортил лучшие годы моей жизни».
Я добросовестно пытался начать чтение, я отсаживался от экрана, поворачивался к нему спиной, закрывал на несколько секунд глаза, чтобы сосредоточиться, а затем брал в руки очередной отксерокопированный лист… И не понимал смысла напечатанного там текста, потому что не текст интересовал меня в данный момент. Меня интересовало — что там, на экране? Не шевельнулась ли точка? Вдруг она шевельнется в следующую секунду, а я сижу спиной к экрану и отреагирую слишком поздно? Вдруг звуковой сигнал сломается, и уткнувшийся в книгу Альберт пропустит момент начала движения?
Вдруг, вдруг, вдруг… Я даже чувствовал какое-то покалывание кожи в районе затылка: тоска по отсутствующим там глазам? Наконец я издавал досадливое восклицание и поворачивался к экрану, откладывая в сторону бумаги.
Альберт поднимал глаза от книжных страниц, видел меня вновь уставившимся в одну проклятую точку, вздыхал и снова говорил что-то вроде:
— Не дергайся. И не пялься ты на эту точку. Глаза испортишь. Все будет хоккей, не волнуйся. Мы так иногда неделями сидим — и что? Главное выждать…
— И так далее. И тому подобное. Время шло, я ждал, я ждал, я ждал. А Альберт дочитал свою книгу.
— Четыреста страниц, — сказал он. — И ничего не запомнил. Как будто дыра в голове. Все вошло и все вышло. Может, старею?
— Значит, — отозвался
— Ну ты и сволочь, — сказал я ей. — Стерва ты рыжая. Она мне не ответила. Побоялась, гадина.
— Не переживай, — сказал Альберт, глядя на мое общение с экраном. — Она со мной тоже не разговаривает, не только с тобой. Это должно было меня утешить, но действительно меня утешил только приезд Гарика. Он обещал подвезти меня до железнодорожного вокзала, раз мои «Ока» и «Шевроле» оказались непригодными к употреблению.
— У тебя недовольное лицо, — отметил Гарик, когда я выбрался из «УАЗа» на улицу. — Плохо провел время? Я ничего не сказал ему в ответ. Я просто устал, такое со мной иногда случается. Не хотелось говорить, не хотелось объяснять. Хотелось сесть на заднее сиденье «жигуленка», доехать до вокзала, потом добраться до вагона и сразу же завалиться спать.
Звонили к вечерне колокола Успенской церкви, и этот звук отдавался в моей голове долгим тяжелым эхом, летавшим от одного виска к другому, словно мой череп был пустым пыльным чердаком.
— Я и не надеялся, что он выберется в эти дни, — сказал Гарик. — Все равно спасибо тебе, что подежурил.
— Не за что, — вяло произнес я. — У меня к тебе просьба — не убивайте его сразу. Пусть он объяснит кое-какие вещи.
— Какие именно? — заинтересовался Гарик. — О чем ты хочешь с ним поговорить?
— Кто поставил «жучок» мне на машину? Какие условия имел в виду Артур?
Достаточно интересные темы для разговора, — сказал я, — по крайней мере, для меня.
— Условия? — не понял Гарик. — Ты о чем?
— В письме, которое перехватили, были слова насчет непременного соблюдения условий контракта при моей ликвидации, — сказал я, едва не поперхнувшись словами «моей ликвидации». — Я спросил у Бороды, что такое «условия» при таких контрактах. Борода пояснил, что это не просто убийства, а убийства с какими-нибудь дополнительными штуками.
— Поясни, — попросил Гарик.
— Ну, например, не просто зарезать человека, а перед этим подробно объяснить ему, кто и за что распорядился его убрать и сказать, что завтра будет вырезана вся его семья. Или заснять убийство на видеокамеру, а потом кассету отдать заказчику, чтобы тот мог любоваться зрелищем. Убить человека на глазах его семьи. Убить каким-нибудь изощренным способом. Вот это они называют «условиями».
— Милое дело, — покачал головой Гарик. — И, значит, на твой счет тоже есть какое-то условие?
— Видимо, Артур поднапряг свою фантазию. — Я попытался усмехнуться, но продолжающийся внутри моей головы колокольный звон вызвал лишь гримасу боли.
— Неплохо бы Артуру впаять по полной катушке за эти дела, — мечтательно произнес Гарик. — Организация преднамеренного убийства… Только вот Рома совершенно некстати отбросил копыта. Ладно, — посмотрел он на меня, — постараемся взять Филина живым и постараемся выбить из него показания против Артура. У меня будет много способов повлиять на чистосердечное признание этого гада. Ему и так светит пожизненное, а если его еще и оставить в кабинете на пару минут с друзьями тех ребят, что погибли на складе…