Вендетта
Шрифт:
— Это для гробов, тех, что с фотографиями. Пока не зажигай.
Он поместил по одной свече перед каждым глядящим на него лицом, вставив в углубление, очевидно специально для этого предназначенное, и с трудом удержался от того, чтобы не ослушаться и не чиркнуть колесиком зажигалки, дабы разогнать окружающий мрак. Снаружи ночь уже вступила в свои права. Скай так и не привык к тому, как быстро в Средиземноморье заходит солнце.
Сделав дело, он обернулся к бабушке. Паскалин передвинула столик в глубину гробницы,
— Жаровня, Скай. Занеси ее. Там есть и дрова.
Он вышел на улицу. Ночь была холодная. Из соседних склепов также сочился свет. Скай сложил в железную жаровню растопку, несколько полешек и, вернувшись внутрь, поставил, где указала бабушка: в самом центре помещения.
— Разожги огонь, — велела она.
Скай заколебался. Последний раз, когда он имел дело с огнем, оставил не самые приятные впечатления. Паскалин заметила его нерешительность.
— Давай, внучек, — ободрила она Ская. — Время пришло.
Он кивнул и принялся за работу. Раненая рука побаливала, но сделать требовалось немногое: жаровня была небольшая, и Скай быстро соорудил домик из сухих лучинок, обкладывая снаружи все более крупными поленьями, а внутрь запихнул газету. Бабушка кивнула, и он поднес зажигалку. Через несколько мгновений весело заиграли язычки пламени. Скай впервые за целый день ощутил тепло и подошел ближе к огню.
Из клубящихся вокруг жаровни теней выступила Паскалин. Голова ее была замотана в черный шарф, темные одежды подчеркивали мертвенную белизну кожи; острые скулы, казалось, готовы были разорвать напоминающую пергамент кожу. Лицо бабушки маячило в темноте, словно фонарь. Словно череп.
— Время пришло, — повторила она шепотом. — Время, когда ты должен ступить на тропу, ведущую к твоей судьбе. Сегодня, в единственную ночь в году, Ночь всех душ, мертвые возвращаются, чтобы учить живых.
Паскалин забрала зажигалку, которую Скай все еще сжимал в руке, встала и подошла к одному из гробов со свечой.
— Ты веришь в это, Скай?
— Ты имеешь в виду, верю ли я, что они восстанут, — он судорожно сглотнул, — чтобы учить меня?
— Мы не какие-то там некроманты, внучек. Мы не пытаемся силой вырвать мертвых из вечного сна. Но им и не нужно вставать, чтобы учить нас. Есть и другие способы. Я и спрашиваю: веришь ли ты в это?
Она зажгла первую свечу. Пламя ярко вспыхнуло, затем успокоилось. Его свет отразился в глазах Мадлен Маркагги. Когда ее фотографировали, Мадлен смотрела в камеру, а теперь — прямо в глаза Ская.
Он отвернулся.
— Я сам толком не знаю, во что верю.
Паскалин перешла к следующему гробу и следующей свече.
— Ты молод, Скай. А молодые никогда не хотят верить ни во что, кроме самих себя. Они думают, что будут жить вечно. — Она положила руку на деревянную крышку. — Этот, внутри.
Палец указал на фото Мадлен.
— И она. И он.
Бабушка обвела рукой гробницу.
— Все они верили, что всегда будут сильными, храбрыми, прекрасными. Что будут живыми! И что они теперь?
— И что же?
— Прах.
Еще одна свеча зажжена, еще один предок призван, всматривается в полумрак.
— Их роскошные волосы, сияющие глаза, сверкающие зубы — всего лишь пыль. И я также обращусь в прах. И ты, Скай.
— Я знаю…
— А знаешь ли ты, что какая-то часть тебя не сгниет в могиле, не станет тленом? Веришь, что что-то переживет смерть?
— Non omnis moriar, — пробормотал Скай.
Это изречение было вырезано на надгробии другого, норвежского деда.
— Я умру не весь. — Он посмотрел на бабушку. — Да, я верю, что что-то переживет смерть.
Она подошла к следующему гробу, зажгла свечу.
— Значит, ты веришь в дух мертвых — дух, который может ходить по земле. И ты веришь, что в тебе есть дух, который тоже может ходить…
— Ты знаешь: я верю! — прервал ее Скай. — Ты видела его. Меня. Мы вместе охотились.
— И тем не менее ты не веришь, что этот дух может ходить свободно, по собственной воле. Почему?
— Потому что он никогда не ходил — я не ходил.
— Просто, несмотря на все, что видел и делал, ты просто не веришь, что можешь. Вера, Скай. Насколько сильна твоя вера?
Паскалин подошла к нему.
— Ты говоришь, что веришь. Но так ли это? — Она наклонилась, и ее лицо оказалось на одном уровне с лицом Ская. — Веришь?
Он верил! Он знал это. Он слишком много видел, слишком много сделал, чтобы не верить.
— Да! — крикнул Скай.
Бабушка повысила голос:
— Тогда в первый раз я говорю тебе: выйди из своего тела!
Он закрыл глаза, попытался представить предыдущие выходы, попытался заставить себя вырваться на свободу. Встал, открыл глаза и обнаружил себя на прежнем месте. С тяжелым вздохом Скай медленно опустился на корточки перед жаровней.
Паскалин некоторое время пристально изучала внука.
— Так. Теперь мы знаем, что для тебя веры как таковой недостаточно. Пока что. Ты не из тех людей, которым нужно просто верить. Тебе требуется что-то материальное.
Она снова отступила в тень, в пространство между гробами, куда не попадал свет свечей.
— Требуется большее. Очень хорошо.
В жаровне потрескивали дрова. Большую их часть уже поглотил огонь, и сейчас в его затухающем свете Скай наблюдал за бабушкой.
— Что же еще может быть?
Она повернулась.
— Кровь.
— Кровь? Ты имеешь в виду — как наследие?
— Я имею в виду именно то, что сказала. Кровь.
Она ткнула пальцем в темноту, туда, где стояли гробы.