Венецианская маска

Сабатини Рафаэль

— Полностью, — ответил Вендрамин.

С заметным облегчением граф возобновил расхаживание.

— В таком случае, нам, по-видимому, нельзя более тянуть с созывом Большого Совета. Вместе мы можем тотчас принудить Манина к действиям, которые потребует решение Большого Совета.

— Я готов пойти к нему, как только вы прикажете, — сказал Вендрамин. — Вы можете рассчитывать на меня и располагать полностью мною — тем, кто никогда не жалел своих сил.

— Я уверен в этом и благословляю вас, — сказал Пиццамано.

— Вы

благословляете меня на это? — медленно проговорил Вендрамин, глядя на графа. — Благословите ли вы меня, желаю я узнать, чем-то большим, нежели словами? Благословите ли вы меня, милорд, доказательством доверия, которого я так желаю, в ответ на все доказательства моего усердия, представленные мною?

Граф прекратил расхаживать и посмотрел на него, нахмурив брови. Смысл сказанного Вендрамином был достаточно ясен обоим — отцу и сыну. От Доменико он ожидал немедленного противодействия. Но Доменико ничего не сказал.

После паузы Вендрамин продолжил.

— Момент самый подходящий. Если вновь дойдет до борьбы в Совете, в качестве вашего зятя, господин граф, я приобрету больший вес и тем смогу привлечь много колеблющихся на нашу сторону.

Поскольку они ничего не говорили, он заключил свои выводы:

— Признаюсь, я столь же настойчив по личным причинам, как и по политическим.

Хотя граф не питал иллюзий и понимал, что противник полностью извлекает выгоду из ситуации, в то же время, из-за бесстрастной терпимости, с которой он мог принять любые лишения, не затрагивающие его фанатичного патриотизма, он не мог упрекнуть Вендрамина.

Он сказал спокойно:

— Вы имеете в виду скорую свадьбу.

Вендрамин столь же спокойно ответил:

— Согласитесь, милорд, что не быть нетерпеливым было бы скверным комплиментом Изотте и что я стараюсь быть сдержанным в этом отношении.

Подбородок графа утонул в кружевах его воротника.

— Это очень неожиданно, — пожаловался он.

— Потому что ситуация этого требует.

— И, к тому же, сейчас — пост.

— Естественно, я должен подождать до пасхи. Это около месяца. Самое подходящее время.

Пиццамано повернулся к сыну. Молчание капитана казалось необычным.

— Что вы скажете, Доменико?

— Что Изотта — именно та, кому вы должны адресовать этот вопрос.

— О, да. Решение, конечно, должно оставаться за ней. Но представьте, пожелает ли она выйти замуж так скоро — на пасху?

Когда он говорил, дверь открылась и Изотта появилась на пороге.

— Вы уединились, или я могу войти? — спросила она.

— Входите, дитя, входите, — ответил ей отец. — Вы можете уладить дело.

Вендрамин вскочил и повернулся поприветствовать ее. Она прошла в комнату, окруженная миром и спокойствием, с грацией в каждом движении.

— А, Леонардо, — сказала она. — Мне сказали, что вы здесь. Нам не хватало вас в эти дни.

Он склонился

к ее руке.

— Тогда я вознагражден, ибо и мне было вовсе не так уж хорошо.

— Мы хотим узнать, что с вами случилось. С вами, а также с Марком. Вы оба исчезли одновременно.

Он быстро взглянул на нее. Но лицо ее было совершенно искренним, она слегка улыбалась. Из этого он заключил, что невозможно, чтобы она слышала, что Мелвил умер.

Но тут его внимание занял Доменико.

— Я отмечал необычность этого совпадения за несколько минут до прихода Леонардо, — сказал он.

При этом лицо капитана оставалось любезным, как и у его сестры.

Вендрамин вздохнул.

— Боюсь, мы должны отказаться в дальнейшем скучать по нему, — произнес он печально. — Обратившись в гостиницу «Шпаги» на своем пути сюда, я услышал, что он исчез. И я не знаю, был ли он арестован или сбежал из Венеции, чтобы избежать ареста.

— Я могу сказать вам, что он не был арестован, — сказал граф. То, что добавил Доменико, было более неожиданным:

— Я могу сказать вам, что он не сбежал.

Изотта, вслед за братом, добавила нечто еще более неожиданное:

— А я могу сказать вам, что он даже не убит, как вы на самом-то деле полагаете.

Граф, в изумлении, переводил взгляд с одного из своих детей на другого. Он чувствовал какой-то тревожный подтекст в этих словах, что-то такое, чего он не понимал. Что касается Вендрамина, то утверждение, что Мелвил жив, нанесло ему такое же ужасное потрясение, как и выражения, в которых это утверждение было высказано. Но пока он еще не узнал, что под этим скрывается, он не собирался отступать. Поэтому он задал вопрос, который соответствовал ситуации:

— Но почему я должен предполагать такое?

— Разве не это вы предположили, когда вы и ваши наемники оставили его на Корте дель Кавалло на прошлой неделе во вторник ночью?

Его округлившиеся глаза выражали крайнее удивление. Но не большее, чем естественное для любого, кто окажется вдруг перед таким обвинением. Не большее, чем удивление графа, пораженного услышанным.

— Дорогая Изотта! Что за сплетни вы пересказываете? Я не считаю необходимым для себя подвергаться опасности из-за таких уловок. Я вполне способен позаботиться о своей чести, о чем, я думаю, хорошо известно.

Он намекал на репутацию хорошего фехтовальщика, которой он пользовался в Венеции. Но на Изотту это не произвело впечатления. Брови ее взметнулись.

— Все-таки вы оказались неспособным защитить свою честь — или, по крайней мере, самого себя — в случае вашей предыдущей встречи с мистером Мелвилом.

В эту минуту Доменико вдруг взбрело в голову проявить небывалую заботу об их госте.

— Я протестую, — воскликнул он, — против того, что вы заставляете этого несчастного Леонардо стоять, несмотря на его слабость.