Венецианская маска
Шрифт:
Габриэль пожал узкими плечами.
— Совершенно запутался в тех догадках, которые мы затронули.
— Конечно, — проворчал Барбериго, — вам не по вкусу дальнейшее разбирательство.
— Это было бы бессмысленно, мы лишь ходили бы по кругу.
— И я говорю то же самое, — разгневался старик. Он пронзительно прочистил горло и заявил:
— Итак, к наказанию.
Корнер задумался.
— Ваше Превосходительство решили назначить кару в качестве решения в деле столь затруднительном, как это?
— Я? А разве не в этом моя обязанность? Для колебаний нет времени.
— Наш первый долг — быть справедливыми, — сказал Корнер. Габриэль повернулся лицом к красному инквизитору, желая разобраться.
— Но если мы не готовы ни обсуждать этот случай дальше, ни объявить кару за это, то что же делать?
— Отложить, — сказал Корнер и плотно сжал губы. — Весы правосудия в этом деле столь уравновешены, с чем вы должны согласиться, что остается единственное — ждать, пока какое-то новое открытие не нарушит этот баланс. К такому мнению я пришел в итоге размышлений. Если вы не сможете с ним согласиться, нам придется направить это дело в Совет Десяти.
— Вы успокоили меня, — сказал меланхоличный Габриэль. — Я согласен всем сердцем.
Вместе они смотрели теперь на Барбериго и ждали. Старик поморгал на них своими слезящимися глазами. От досады его голова тряслась сейчас более обычного.
— Я не стану противоречить вам, — сказал он наконец. — Но эта отсрочка — пустая трата времени. Этот молодой джентльмен был нахальным, что у меня всегда ассоциируется с виновностью. Но я не хочу экспериментировать. Было бы более милосердно не держать его в томительной неопределенности, ибо предопределено, что он в конце концов должен попасть к душителю. Тем не менее, раз уж вы настаиваете на этом, давайте отложим приговор.
Глава XXXIII. УДОБНЫЙ СЛУЧАЙ
— Изотта, дорогая, Марк уже говорил тебе, что он женат?
Граф сидел за столом с графиней и дочерью. Ужин закончился и слуги покинули комнату.
Изотта посмотрела с улыбкой, хотя она, казалось, в последнее время совсем утратила прежнюю способность улыбаться.
— Он, должно быть, забыл сделать это, — сказала она, и ее отец посчитал, что она шутит с ним.
— Именно это я и предполагал. — Он посерьезнел, но улыбнулся вслед за ней. Графиня, переводившая взгляд со своего мужа на свою дочь, предположила, что то было шуткой, которую она не поняла. Она попросила объяснить. Граф отозвался, ясно и определенно изложив суть дела, напугав обеих — мать и дочь. Изотта, оправившись, вскинула свою темноволосую голову и уверенно сказала:
— Где-то в ваши сведения вкралась ошибка.
Франческо Пиццамано со всей серьезностью отверг возможность ошибки. Он разъяснил, откуда получена эта информация, и теперь, наконец, уверенность Изотты покинула ее.
— О! Но это невероятно!
Глаза ее округлились и чернели на фоне лица, побледневшего от испуга.
— Истина зачастую такова, — сказал ее отец. — Я и сам сначала не мог в это поверить, пока это не было подтверждено самим Марком. Вот тогда, учитывая это, я понял, что у него должна быть серьезная причина для такой скрытности.
— Какая же это может быть причина? —
— Когда мужчина берет на себя тяжесть бремени, возложенного на себя Марком, в причинах не бывает недостатка. Инквизиторы предположили причину — и весьма правдоподобную причину, — которая отнюдь не лестна для него. Зная его, можно довольно точно догадаться об истинной причине, представляющей все это в совершенно ином свете. Что я нахожу более всего достойным уважения в Марке-Антуане, так это то, что он — человек, который пожертвует всем ради дела которому служит.
— Но если инквизиторы… — начала Изотта и замолкла. Неожиданно она спросила:
— Ему грозит опасность?
Граф медленно покачал головой.
— Главным образом, я надеюсь в данном случае на то, что, как бы там ни было, Катарин не глуп.
Волнуясь, она подробно расспросила его о точных фразах, прозвучавших в беседе между инквизиторами и узником. Когда он со скрупулезной точностью ответил, она некоторое время сидела словно одурманенная, а затем, сославшись на слабость, встала из-за стола и попросила извинить ее.
Когда она вышла, Франческо Пиццамано озабоченно посмотрел на графиню.
— Вы полагаете, что она глубоко огорчена этим?
Прекрасная графиня ответила печально:
— Бедное дитя! Она выглядела так, будто ее смертельно ранили. Я зайду к ней.
Она встала.
— Минуточку, дорогая!
Она приблизилась к нему. Обняв ее за талию, он привлек ее к себе.
— Может быть, лучше оставить ее? Боюсь, что она плохо воспримет это. Бог знает из-за чего.
— Пожалуй, я знаю из-за чего.
Граф задумчиво кивнул.
— Если все взвесить, дорогая, то наверное так будет лучше всего. Смирение приходит легче, если желаемое представляется более несуществующим.
— Вы не очень тверды, Франческо. Я никогда не видела вас таким. И все-таки даже там, где затронут ваш собственный ребенок, вы не принимаете в расчет ничего, кроме целесообразности. Подумайте о ее сердце, дорогой.
— О нем-то я и думаю. Я не хочу, чтобы оно страдало больше, чем это должно быть. Я не хочу, чтобы ему выпало страданий больше, чем я причинил ему. Вот почему я почти обрадовался тому положению вещей, которое ведет к смирению.
— Едва ли я понимаю вас, дорогой.
— Возможно, из-за того, что, если по совести, вы не доверяете мне. Я спекулировал собственной дочерью. Использовал ее как заклад в игре за Венецию. Игра проиграна. Я пожертвовал ею напрасно. Именно промотал ее. Иллюзий не осталось. Солнце Венеции зашло. Мы уже в сумерках. Скоро, очень скоро наступит темнота.
Граф был полон отчаяния.
— Но я хочу, чтобы вы поняли вот что: я бы никогда не просил Изотту об этой жертве, если бы мы оба — она и я — не верили, что Марк мертв. Иначе она не согласилась бы на это. Известие, что он выжил, было трагедией. Теперь, как и раньше, он вновь будет для нее умершим, и она сможет еще раз примирить себя с этой бесполезной жертвой, к которой нас принуждает обещание. Вот почему я говорю, что, возможно, так будет лучше. Они любили друг друга — она и Марк, — и он был достоин ее.