Венецианские сумерки
Шрифт:
Как-то, сидя за роялем, она мимоходом обронила фразу об исполнителе, которого недавно слышала. Люси предположила, что Фортуни его знает, они ведь почти ровесники, но для нее он был самым недавним открытием. Широкой известностью он не пользовался, но, по мнению Люси, представлял интерес. Фортуни слушал ее с умеренным любопытством, опираясь локтями о подлокотники небольшого кресла, в котором он обычно сидел во время уроков, сведенные вместе пальцы рук были подняты к подбородку. Сама безмятежность. Сама отрешенность.
Но в тот миг, когда Люси упомянула фамилию музыканта, Фортуни сделался неузнаваем.
— Он был дурак.
— Как так?
— Как так? — От этого вопроса по гостиной прокатилось эхо. Фортуни вскинул свой чисто выбритый подбородок. — Разве это не очевидно?
Люси на мгновение притихла, давая Фортуни время успокоиться, и лишь затем ответила:
— Я всего лишь сказала, что у него интересная манера…
— В этом человеке никогда не было ничего от истинного художника. Он никогда не понимал, что такое творчество, сердце у него ни разу не дрогнуло, до того самого дня, когда он рухнул на пол и испустил дух в каком-то калифорнийском супермаркете. — Глядя в окно, он добавил: — Пусть продолжает жить в своих записях — их часто проигрывают в таких местах как музыкальный фон.
Поначалу Люси была слишком огорошена, чтобы ответить.
— Никогда не слушайте посредственностей, — проговорил наконец Фортуни.
— Фортуни…
— Вам понятно? — спросил он, вернув себе спокойствие.
— Но, Фортуни…
— Вы должны уяснить себе это, — оборвал он ее.
— Да. Но что вы имели в виду под «посредственностью»?
— Не стоит и объяснять. Это либо понимаешь, либо нет.
— Что понимаешь?
— Подлинное искусство, моя милая Люси. Подлинное искусство. — Он словно бы обращался к подающей надежды малолетке. — Если не умеешь отличать, то ничего и не создашь. Никогда не слушайте посредственностей!
И он отвернулся к окну, показывая, что ему нечего добавить. Люси поняла, что это очередное испытание. Но на что? На преданность? Какая чушь! Он снова провоцировал ее, а ей не хотелось, чтобы ее провоцировали.
— Фортуни, — произнесла она с расстановкой, пока он медленно поворачивался в ее сторону, — я буду слушать кого захочу. И вы мне не указ. Не имеете права. И мне не нужны советчики, которые будут указывать, что мне делать, а что нет.
Он окинул ее взглядом, словно обдумывая ситуацию, потом резко встал, подошел к роялю и грохнул крышкой. Люси отпрыгнула.
— Тогда вы тоже дура. Дурочка с куриными мозгами, а у меня нет времени на дурочек.
Это было неожиданно и — ее потрясла сама мысль — граничило с неистовством. Те самые руки, что порождали печальнейшие из мелодий, — могут ли они причинять физическую боль? На мгновение она встревожилась, но, прежде чем смолк нестройный гул рояля, Фортуни уже направился к portego. По пути он кинул вместо прощания:
— Урок окончен.
Люси, еще не успевшая прийти в себя, глядела ему вслед. У двери он помедлил и оглянулся:
— Можете больше не приходить. Наши занятия закончились.
— Отлично!
«Последнее слово всегда за Мадам», и теперь Люси не собиралась менять привычки.
Фортуни удалился. Люси посидела еще минутку, затем помотала головой и медленно нагнулась за сумкой. Потом
Тем вечером у себя в кабинете Фортуни думал о случившемся, о том, как Люси случайно упомянула этого Блюма. Блюм — молодой виолончелист, скончавшийся на полу супермаркета в Калифорнии и продолжавший жить в своей музычке. Или… что? Странно, однако Фортуни не думал о нем годами с тех пор, как они были студентами. Да и о чем думать? Они никогда не были друзьями, скорее уж дружелюбными соперниками. Но они вместе учились в Риме, и, поскольку они были лучшими в выпуске, их неизбежно сравнивали.
Потом Блюм уехал в Америку и стал записывать эту фоновую музычку. По крайней мере, Фортуни считал это музычкой. Но за последние годы появился ряд статей о Блюме, в некоторых выражались пылкие восторги. Он был художником, опередившим свое время, говорилось в них, Сати [15] виолончели, чье время наконец пришло. Конечно, все это была чушь собачья, и Фортуни выкинул статьи, даже не озаботившись дочитать их до конца. От артиста непременно требуется умереть молодым, сказал он как-то Карле с глубоким сарказмом. Но наедине с собой он задавался вопросом: где же обзоры творчества Фортуни? Нигде. Никто, с тех пор как он прекратил концертировать, не взялся его изучать, а за пределами Венеции, как он сам полагал, его слава вообще канула в Лету.
15
Эрик Сати (1866–1925) — французский композитор и пианист.
Но позже, прихлебывая кальвадос, он перестал злиться, и на следующее утро, ослепительно-яркое и солнечное, пожалел, что не сдержал себя в разговоре с Люси. И в тот же день поручил Розе доставить ей открытку с извинениями и букетик собранных во дворе цветов.
Люси улыбнулась про себя, закрыв дверь за Розой, в чьем неодобрительном взгляде явно читалось: «От этой девицы одни неприятности». Она поставила цветы в вазочку и задумчиво повертела их туда-сюда, прежде чем присоединиться на площади к Марко и другому знакомому студенту, игравшему на контрабасе.
Слушая треньканье фортепьяно, Люси едва верила, что это ее собственная игра. Здесь по вечерам ей удавалось то, чего она от себя не ожидала: играть небрежно, просто ради удовольствия. Марко, со скрипкой в руке стоявший рядом, казалось, позабыл о том «обмене мнениями», который состоялся между ними в предыдущий раз. Он улыбался до ушей на протяжении всего номера, посвященного Ноэлю Кауарду [16] , и, хотя не курил (что необычно для венецианца), все же, подражая Кауарду, держал в зубах мундштук. Когда номер закончился, он повернулся к Люси и, выпустив в воздух струйку воображаемого дыма, сказал:
16
Ноэль Кауард (1899–1973) — английский драматург, режиссер, актер, композитор и певец, автор песни «Я без ума от этого парня».