Венецианские сумерки
Шрифт:
— Лючия!
Люси изобразила улыбку:
— Паоло.
Она воззрилась на Фортуни, даже, скорее, синьора Фортуни, но, конечно, при данных обстоятельствах официальное обращение было бы нелепостью. Они уже вышли за границы формальностей, каких придерживались прежде, и обратного пути не было.
— Прости, Паоло. Я собиралась тебе позвонить.
— Ты заболела?
— Нет.
Да это и так было видно.
— Тогда что?
— Что — что?
— Почему ты избегаешь меня?
Люси помотала головой, но все зря. Фортуни цокнул языком, голос его смягчился, стал доверительным, но твердым. Отеческим, не могла не заметить Люси.
— Мы уже не дети.
—
— Тогда почему ты ведешь себя так по-ребячески?
Он повысил голос и, недовольный собой, отвел взгляд в сторону.
Люси, в полном смятении от их случайной встречи, прекрасно понимала, чем вызвана его досада, и спрашивала себя, как ее угораздило забрести на его территорию. Помимо воли она перешла на тот самый официальный тон, с которым, казалось, было безвозвратно покончено:
— Пожалуйста, синьор Фортуни…
— Пожалуйста, называй меня Паоло, — пробормотал он. — Подобная официальность нелепа.
Люси начала оглядываться, словно заблудившись, и уже приискивала оправдание, но тут пальцы Фортуни — всего несколько дней назад переплетавшиеся с ее пальцами — обхватили ее запястье.
— Лючия, — его голос зазвучал еще ласковее, — пожалуйста, приходи завтра ко мне поужинать.
— Поужинать?
— Пожалуйста, прошу.
— О Паоло. Паоло, ты так добр, но…
Фортуни испытующе посмотрел на нее:
— Ты отчего-то нервничаешь.
— Разве?
Фортуни сверлил ее неотрывным взглядом, в голосе его появились умоляющие нотки:
— Один вечер, дорогая Лючия, всего один вечер. Я буду так счастлив! И ты, возможно, тоже. И Роза. Она будет рада приготовить что-нибудь особенное, ведь так редко выдается случай.
Люси попыталась вывернуться, но Фортуни по-прежнему крепко держал ее запястье, и прохожие стали обращать внимание на молодую женщину и пожилого мужчину, чей разговор явно переходил на повышенные тона. Кто-то в толпе ухмыльнулся, несколько человек помедлили, наблюдая и вслушиваясь. Делать было нечего.
— Да, — ответила Люси. — Да. Это будет замечательно.
Фортуни ослабил хватку, затем приподнял руку Люси и быстро ее поцеловал.
— Значит, до завтра.
— Мне надо идти, Паоло. — Она поцеловала его в щеку и посмотрела пристально, надеясь, что он прочтет в ее глазах печаль, говорящую, что все пережито, кончено. Но он видел только свою Лючию, и его глаза улыбались.
— До завтра.
Люси нырнула обратно в медленно движущуюся толпу, Фортуни, как всегда импозантный, в пальто и шляпе, отвесил ей легкий поклон. Уже на ходу она поняла, что в его глазах отразилась любовная тоска. Завтра… В своих джинсах и футболке, она помахала ему на прощанье, зная, что некогда была готова пересечь океаны, пространства и годы ради того, чтобы встретиться с Фортуни в том обещанном завтра. Она двинулась вперед, но выражение лица Фортуни преследовало ее.
Это выражение запомнилось ей со школьных лет: так, влюбленно и тоскливо, смотрели через ветровое стекло автомобиля разочарованные ухажеры, когда отъезжали по кривой гравийной дорожке от дома Макбрайдов. Она прекрасно помнила этот взгляд, но никак не ожидала увидеть это выражение в глазах Фортуни. Да нет, все так. Он цеплялся за нее. И не было больше ни отдаленного коловращения нот, источника чудодейственной музыки, которая сначала пробудила, а затем успокоила юную Люси. Ни далеких, самых чарующих мифов, ни безмерно великого художника с задумчивым взглядом. Всему пришел конец. Фортуни смотрел на нее влюбленными глазами.
В тот вечер,
Утром в среду он встал рано, раздернул шторы, чтобы впустить день, и подметил отблески солнца на воде канала, ярче заигравшую зелень и красные цветы в корзинах за окном. Подметил между прочим, что небо, как бывает в конце лета, уже окрашено мягким свечением осени.
Одевался он с беспечной поспешностью молодого человека: потянулся за рубашкой, наклонился за ботинками, заглянул в зеркало. Все давалось ему без малейшего усилия, и легкий завтрак перед уходом на рынок доставил истинное удовольствие.
Но, едва позавтракав, Фортуни неожиданно почувствовал, как на него упала мрачная тень. Подумалось: а что если Люси все же избегает его? Она сказала, что очень занята, но возможно, и солгала. Он покачал головой, отбросил эту мысль как неправдоподобную. Сегодняшний день, подумал он, не создан для таких мыслей.
Он позвал Розу убрать со стола. «Приберитесь здесь», — произнес он и указал на посуду, оставшуюся после завтрака, но фраза прозвучала грубо, и, сообразив это, Фортуни наскоро пробормотал извинение. Роза склонилась над столом, бесшумно убирая тарелки и зная, что виной всему та молодая иностранка, от которой одни неприятности. Вчера вечером Фортуни, против обыкновения, заявил, что недоволен ужином. Рыба жесткая, сказал он, и холодная. Это не должно повториться; рыбу следует подавать подогретой до нужной температуры.
Роза согнула спину над подносом и, не оглядываясь, понесла тарелки на кухню. Оставшись один, Фортуни сосредоточился на ярком солнечном дне, блеске зеленых листьев и красных цветов в корзинах, с которых капала вода. Конечно, в такие дни все должно ладиться.
Для особых случаев Фортуни всегда приобретал продукты на рынке. Сначала рыбный рынок с соблазнительным разнообразием fruits de mer [18] . Фортуни был осмотрительным, придирчивым покупателем, а в тот день — придирчивым вдвойне. Он надолго задерживался у какого-нибудь киоска, раз, потом другой отбирал моллюсков, пространно обсуждал качество товара с продавцом и наконец покупал всего понемногу: морской гребешок, креветки, мелкие крабы, устрицы. Совершив покупки, он отправлялся прочь довольный — можно сказать, со спокойной душой. Прошла уже целая вечность с тех пор, как ему случалось закупать продукты для особо торжественного обеда, и теперь он испытывал приятное возбуждение, едва ли не пьянящую радость. В такие дни все должно ладиться, повторил он про себя.
18
Дары моря (фр.).