Венецианский эликсир
Шрифт:
Аккуратно выложив пирожные в коробочке, я запечатала ее. Затем засунула ее в просторный мешочек, завязанный веревкой, и прицепила на него наклейку с адресом Валентина Грейтрейкса в Бенксайде. Я ощутила острую тоску, когда писала его имя. Я скучала не только по Валентину и по тому времени, что мы провели вместе, но также по приключениям с Дотторе Веленой и Зани. Отхлебнув еще немного джина, я произнесла тост за бывших коллег.
Я представила, как Зани, в свою очередь, поднял бы кружку с пивом и сказал бы: «Ну, за нас».
Я столько раз видела, как он это делает, что тепло улыбнулась воспоминанию.
Я проверила мешочек. В нем не было ничего особенного.
Мешочек тем более не вызывал подозрения, потому что в Венеции каждый знал коробочки из Сант-Алвизе. Однако когда коробочка придет по адресу, все будет иначе. У Валентина нет никаких особых пристрастий в еде. Он с трудом проглатывал желе, компоты и яичные коктейли, которыми я его потчевала, предпочитая переваренную телятину. Он предпочитал пиво моему шоколаду. В Венеции его интересовали совершенно другие вещи, отнюдь не марципановые пирожные. Едва ли он слышал о сладостях Сант-Алвизе. По крайней мере, я на это надеялась.
Я с воодушевлением представляла, как мешочек доставляют на Бенксайд, где его открывает Диззом и тут же понимает значение его содержимого. Он находит письмо и передает хозяину, и вскоре Валентин прибывает в Венецию и заключает меня в объятия.
Между тем мне следовало вести себя тихо и не высовываться.
И как-то выжить. Заплатив монахиням, я обнаружила, что у меня осталось всего пятьдесят лир. Прикинув, что до спасения осталось пятьдесят дней, я разделила эту сумму на пятьдесят частей. Одна лира равнялась двадцати венецианским сольди. Мне пришлось сильно ограничить себя. Я уже успела отказаться от всевозможных излишеств. Конечно, я давно научилась жить без духов. Я экономила даже на чернилах, покупая бутылки с порошковыми чернилами в Каннареджио вместо дорогих жидких чернил. Возможно, я слишком сильно их разводила, потому что цвет у них был довольно блеклый, но я убеждала себя, что они должны выдержать путешествие в Лондон.
Каждый день мне приходилось отдавать восемь сольди за крохотную комнату над таверной, пять — за чашку кофе каждое утро и еще семь — за еду. Я ела только хлеб и черные оливки. От этого мне постоянно так хотелось пить, что я не гнушалась солоноватой водой вместо того, чтобы купить чего-нибудь более дорогого. Каждый день я выпивала всего лишь маленький стаканчик джина, и не только из соображений экономии.
От подобной диеты желудок постоянно вырабатывал кислотные соки, потому я чувствовала себя так, словно нахожусь на раннем сроке беременности, включая колики, из-за которых у меня постоянно раздувался живот. Поскольку у меня было мало денег, я не могла позволить себе купить лекарства. Мне хватало средств только на джин, который успокаивал боль.
Только джин был способен защитить меня от пронизывающих ветров, задувших со стороны России. Когда ты бедна и плохо питаешься, холодный ветер преследует тебя повсюду, задувая под легкую юбку, чего никогда не случается с богатыми дамами, которые носят тяжелые бархатные платья.
К счастью, в городе до сих пор шел карнавал. Я ходила по улицам в маске, не привлекая лишнего внимания. Даже беременные в это время ходили в масках. Я была незаметной. Благодаря беременности мне даже удавалось добыть больше еды, чем я могла себе позволить купить, потому я и выжила.
Несмотря на опасность, мне приходилось ежедневно покидать жилище и идти на место, указанное мною в письме. Там мы должны были встретиться с Валентином. Я не знала, когда он получит письмо и когда сможет на него
Всегда существовал риск, что письмо попадет не в те руки, по этой причине я не могла даже четко указать место будущей встречи. Я облачила описание нужного места в замысловатую загадку, которую только он был способен отгадать. Для загадки я использовала случай в моей спальне, когда ему показалось, что он увидел в моей постели летучую мышь, хотя это была всего лишь вычурная заколка.
«Я буду ждать тебя, — написала я, — в месте, которое названо в честь того, что так испугало тебя однажды у меня. Я буду приходить туда каждый день в четыре часа дня, пока ты не появишься».
Подумав о своих блеклых волосах и толстом переднике, делавшем меня похожей на беременную, я добавила: «Ты увидишь, что я изменилась. Однако моя любовь к тебе осталась неизменной».
Я надеялась, что он поймет намек.
Я считала, что он с легкостью вспомнит аптеку, известную как «Черная летучая мышь» в Санта-Кроче. Я знала, что там делают очень дорогие венецианские снадобья. Когда мне удалось заглянуть на склад на Бенксайде, я увидела там несколько полок, отведенных для лекарств из «Черной летучей мыши», и даже изображение ее торговой марки. Я повторяла себе, что возлюбленный наверняка поймет мой намек.
Теперь я должна была ожидать, пока письмо попадет к нему в руки и он приедет в Венецию. До тех пор все, что мне следовало делать, это прятаться от холода и снега, а также от Маззиолини и его хозяев.
Но они все равно нашли меня.
Однажды ночью, пересекая покрытую снегом площадь, я почувствовала, что за мной следят.
Они пришли за мной. Но я просто так не дамся.
Я быстро прошла на середину площади, где толпа была гуще, понимая, что они будут действовать осторожно и, по возможности, не привлекая внимания. Но оказалось, что в толпе тоже небезопасно. Вскоре какой-то утыканный перьями индеец начал теснить меня к северной части площади. Внезапно у меня на плечах появились две белые птицы, которые вцепились когтями в мою плоть. Когда я повернула голову, то увидела женщину в маске Бриллиантовой королевы, преградившую дорогу назад.
Меня обступили люди в ярких костюмах и масках и отнесли в один из прилегающих тихих переулков. К собственному ужасу, я поняла, что меня несут к монастырю Святого Захарии. И я закричала.
Они действовали быстро. Мне в рот влили какую-то отвратительную жидкость, и я тут же ее проглотила, желая избавиться от ужасного вкуса. Через несколько секунд губы онемели, и я осела на землю. Я смутно помню, как меня внесли в ворота монастыря, но наркотик парализовал меня. Я не могла сопротивляться. Когда меня положили перед ужасно постаревшей аббатисой, она мрачно сказала:
— Да, это она.
Потом мир потемнел. Мне показалось, что я услышала голос Зани, призывающий налить еще пива.
Очнулась я от того, что к носу поднесли какой-то мешочек, резко воняющий асафетидой и янтарным маслом. Я была не в монастыре. Шестнадцати лет как будто бы и не было, потому что я снова очутилась в той самой темной комнате дворца, где лежала когда-то в ванне.
Снова появился главный инквизитор. Его волосы поседели, а глаза смотрели холодно и бесстрастно.
— Ты стала для нас неудобной, — заявил он. Комнату заполнили другие инквизиторы. Никто не собирался снова класть меня в ванну. Я лежала на большом столе, ощущая на губах отвратительную корку из засохшей рвоты.