Венецианский контракт
Шрифт:
Аннибал вытянул ноги перед собой так, что его сапоги почти коснулись огня.
– Знать-то нечего. Чаще всего нас называют в честь святых и праздников.
Святых и праздников. Вдруг она вспомнила, взглянув на светлеющее небо.
– Сегодня ведь день рождения Валентины. Она говорила: праздник Святого Валентина. А ещё…, – сказала она, – Сабато Сабатини, его назвали в честь счастливого дня. – Она задумалась о своём старом друге, его хозяине и церкви, которая воздвигалась вокруг могилы её отца. – И ваш Святой Ноннат – теперь мы знаем, почему его так прозвали. – Она
Он молчал.
– Я был не совсем искренен, – произнес он наконец. – Я знаю, почему меня назвали Аннибалом.
Она ждала, что он продолжит.
– В Карфагене некогда жил полководец по имени Ганнибал, во второй пунической войне он на боевых слонах перешел через Альпы в Италию, намереваясь выступить против всей мощи Рима. Отправляясь в поход, он и не представлял себе, во что ввязывается и сможет ли добраться до цели.
Она молчала. Ей вспомнился обычай рассказывать истории и то, как она обменивалась такими историями со Смертью.
– В Османской империи, – начала она, – у торговцев верблюдами есть свои привалы на торговых путях, которые называются караван-сараи. Иногда их разделяют сотни миль, в пустыне или в горах, но люди уверенно продолжают идти, зная, что найдут кров и пищу в конце пути. Даже если они никогда ещё не ходили этой дорогой, они уверены, что такое место ждет их впереди; что рано или поздно они найдут караван-сарай.
Аннибал подался вперед, слушая с любопытством.
– Откуда они это знают?
– Они не знают. Они верят.
Он снова прислонился к спинке стула.
– Полагаю, Ганнибал тоже верил. Именно поэтому моя мать дала мне это имя. – Она заметила, что ему нелегко говорить о матери. – Ей нравилась эта история. Она говорила, никто не знает, что ждет его завтра, но нужно надеяться, быть смелым и верить, что все будет хорошо.
Камерленго разглядывал человека, стоявшего перед ним. На нем были короткий камзол и красная шляпа гондольера, а этот народ никогда не отличался честностью. Но его глаза были широко открыты, а речь – уверенной и ясной. Камерленго сразу распознавал ложь и сомневался, что этот парень врет.
– Ты уверен?
– Так же уверен, как и в том, что стою здесь, ваша честь. Косимо – так зовут моего товарища – он работает возле моста Тре Арки. Это было в прошлый четверг, он сказал, что забрал девушку из дома, о котором вы спрашивали. Он запомнил это, потому что человек, который позвал его, настаивал на felze. – Он взглянул на Камерленго и решил, что стоит объяснить, – закрытой гондоле.
Камерленго привык, что его принимают за иностранца.
– Её кто-нибудь сопровождал?
Гондольер пожал плечами.
– Он не сказал.
Камерленго поднял свои светлые брови.
– Однако об остальном он тебе всё же рассказал?
– Он хвастался этим в таверне. Говорил, что разбогатеет.
Камерленго сложил руки, соединив кончики пальцев. О гондольерах всегда ходила дурная слава алчных и продажных людей; более того, у них не было ни малейшего
– Так почему же он не пришёл за вознаграждением сам?
– Это мне не известно, ваша честь, – гондольер помялся. – А теперь я могу получить свои дукаты?
Камерленго смерил его взглядом и встал.
– Сначала отведи меня к нему.
Камерленго мог взять с собой конвой, но передумал. Он выбрал тех двух стражников, которые в первый раз упустили девушку. Он выбрал их намеренно, поскольку знал, как и стражники, что они обязаны ему жизнью. Он не стал дожидаться, когда принесут шапку и плащ, а спустился с каменной лестницы в чём был – в своем кожаном костюме, в сопровождении стражников; гондольер показывал дорогу.
Он вёл свою лодку по тайным каналам, о которых мало кто знал, по неподвижным водным проходам, таким узким, что солнце проникало сюда только к середине дня. Гондольер выбрал самый короткий путь, но камерленго, сидевший на носу, хранил нетерпеливое молчание.
Возле моста Тре Арки он последовал за гондольером, не произнося ни слова, и чумной дым вился у его ног. В темной улочке бедной части квартала он ждал, пока гондольер считал двери в поисках дома своего товарища. «Двенадцать, тринадцать, четырнадцать, пятнадцать…».
Голос оборвался. Номер пятнадцать был загорожен деревянной доской, а на двери виднелся красный крест.
Камерленго с минуту молчал. Затем совершенно спокойным голосом приказал стражникам:
– Расспросите соседей. Ты…, – он обернулся к первому стражнику, – иди в шестнадцатый. А ты…, – он повернулся ко второму, – в четырнадцатый.
Через минуту они вернулись.
– Он скончался, – сказал первый.
– Прошлой ночью, – добавил второй.
Гондольер стал пятиться от бешеной злобы, которой горели глаза камергера, но камерленго мгновенно ухватил его за шиворот. Одним движением он поднял засов, распахнул ногой дверь и втолкнул его в дом, зараженный чумой, а затем закрыл за ним дверь.
Глава 29
С того дня Аннибал и Фейра стали друзьями. Вечерами, после последнего обхода пациентов, они вдвоем чистились, покидали Тезон и возвращались в дом Аннибала.
Фейра замечала в нём много нового – как его голос повышался, когда он бывал взволнован, а ноздри раздувались слегка. Ещё она заметила, что он носит что-то на цепочке, на шее, как и она носила ленту, на которой висело кольцо её матери, и задумалась – возможно, он тоже хранит воспоминание о своей матери. По утрам Фейра ходила сонная, зевала за своей вуалью, потому что каждую ночь возвращалась в свой дом всё позже и позже, иногда пересекая лужайку, уже когда бледная полоска рассвета показывалась на горизонте, незамеченная никем – кроме старой Бадессы, которая отпирала церковь перед полунощницей.