Венецианский контракт
Шрифт:
– Оставьте в покое бедную девочку, – сказала она. – Она сирота, без мужа, далеко от дома. Вы неженаты. И это не говоря о различиях вашей веры. Её ждет вечное проклятие, но вас ещё можно спасти. Вы не можете жениться на ней; а если вы собираетесь делить с ней кров, то подвергнете опасности свою бессмертную душу. Оставьте её.
– Подобные отношения исключены, – соврал он. – Она расположится внизу, около камина. Неужели мне нельзя завести служанку?
– Но она вам не служанка, – строго напомнила ему Бадесса.
Аннибал потерял голову и стал кричать.
– Да. Она не служанка. – Его голос зазвенел внутри маски. Слишком
Он произнёс это впервые, удивив самого себя.
Аннибал места себе не находил, шагая из угла в угол, только чтобы убить время. Он представлял себе, как Фейра терпеливо занимается пациентами, покрыв лицо вуалью, и страстно желал, чтобы она оказалась рядом – сейчас же. Он уже точно знал, как возьмет её на руки, как поцелует её непостижимые, прекрасные губы. Аннибал, который никогда не молился, стал молить о наступлении ночи.
Когда, наконец, спустились сумерки и послышался стук в дверь, он бросился к ней и распахнул так, что из камина повалил дым. Однако на пороге дома его ждал отвратительный призрак.
Словно Фейра состарилась на пятьдесят лет: темные локоны неестественно чёрного цвета, морщины в уголках глаз, уже не огненно-янтарных, а грязно-зелёных, на впалых щеках – два красных пятна румян. На ней было поношенное платье из красного шёлка с таким глубоким вырезом, что его вряд ли можно было назвать приличным. Он смотрел на неё, оцепенев от ужаса.
– Аннибал, – произнесла она. – Ты не пригласишь меня войти?
Это была Коломбина Касон, его мать.
Глава 31
Рука Фейры дрожала, когда она собиралась постучать в дверь Аннибала той ночью. Это было началом их новой жизни. Дверь открыла женщина в дорожном плаще, с маской в руке, которая, казалось сама только что вошла в дом. Фейра стояла, не в силах вымолвить ни слова, тогда женщина, подняв подбородок в позе великосветской дамы, высокомерно произнесла:
– Что вам угодно?
– Я пришла к доктору, – Фейра видела Аннибала за её спиной и взглянула на него с мольбой.
Женщина сразу заметила её акцент и прищурила зеленые кошачьи глаза:
– Кто вы такая?
Аннибал поспешил ответить вместо неё:
– Фейра – моя сиделка из больницы.
– Что ж, – произнесла женщина, подходя к нему и вызывающе покачивая бедрами – как к своей собственности. – Моему сыну не нужна сиделка. Его мама вернулась. – И она захлопнула дверь перед носом Фейры.
– Я изменилась.
Мать без приглашения опустилась на стул возле камина, где обычно сидела Фейра. Он ничего не сказал, но она почувствовала его недоверчивость.
– Это так, Аннибал. Я распрощалась с прежней жизнью. Я хочу быть здесь, с тобой. Я хочу, наконец, стать матерью. Я знаю, что причинила тебе много зла – столько раз бросала тебя…
– Как ты нашла меня? – перебил он её резко.
Она потупила свои кошачьи глаза.
– Я приехала в Трепорти вместе с одним купцом, моим… попутчиком. Там я узнала, что врач по имени Касон открыл больницу на этом острове. Мой попутчик заболел, и я не знала, что делать. Но я была уверена, что если приду к своему сыну, он спасет меня. О, мой драгоценный! Ты все это сделал; ты привез всех этих несчастных людей, ты спас их. – Она опустилась на колени перед ним, целуя его руки. – Я всегда
Он не нашел в себе силы убрать руку и ждал, раздосадованный, пока она вновь не села на стул, изящно поднеся к носу помаду, висевшую у неё на запястье, и оправив юбки. В глазах её не было ни слезинки.
– Думаю, нам с тобой стоит начать все сначала, милый. У меня была нелегкая жизнь, как ты знаешь. Твой отец…
Аннибал внезапно похолодел.
– Ты была замужем за моим отцом, не так ли? – Он задумался обо всем, что когда-либо знал, – о своем имени, дворянстве, состоянии Касонов, спрятанном под половицами в его спальне.
– Конечно! Но ты должен знать, что я была куртизанкой не только после, но и до этого.
Он прищурился, пытаясь осознать её слова.
– Ты хочешь сказать, когда мой отец встретил тебя…
– Да. Обычно я работала недалеко от Кампо д'Оро. Тебя зачали в гондоле во время карнавала. Когда я узнала, что беременна тобой, Карло женился на мне. Я была красавицей тогда, Аннибал, – ты и представить себе не можешь, какой.
Он не мог. Только одну женщину он считал красивой, кроме того, красота для него заключалась не в маске, а в том, что сокрыто за ней. Он взглянул на маску своей матери, висевшую подле его клюва над камином, – богопротивный союз куртизанки и птицы. Безупречно нарисованное лицо уставилось на него пустыми глазницами, словно бы из прошлого его матери.
Он узнал от неё, что она, бросив маленького сына и мужа, отправилась с новым любовником на одну из великолепных вилл Венето. Обнаружив вскоре, что её покровитель делит ложе с обеими посудомойками одновременно, она сбежала от него в Рим с художником, который рисовал фрески на этой вилле. Там она стала любовницей священника, а затем уехала в Мессину с одним из его дьяконов.
Аннибал перестал слушать её, пытаясь представить себе истинное положение дел. В молодости она была ослепительно красива – достаточно красива, чтобы поймать на крючок венецианского дворянина, несмотря на свое низкое происхождение. Он подозревал, что её последний любовник, купец, был обыкновенным лоточником, торговавшим сукном на рынке Трепорти. С красотой исчезли и клиенты. Осталась лишь порочная женщина, не способная найти себе спутника на закате жизни. Под конец, устав от её мрачных рассказов, он заснул там же, где сидел, и ему снились печальные сны. Утром его бутылки с прекрасным вином – пустые – валялись на полу, огонь потух, а мать храпела на кровати, которую он с такой нежностью приготовил для Фейры.
Там он и оставил её.
Вечера у Аннибала стали совершенно другими. Вместо споров с Фейрой о медицине, которые вселяли в него такое чувство, будто он мог победить саму смерть и исцелить весь мир, ему приходилось слушать рассказы матери о бесчестье и увядании, о том, как она оплакивала свою молодость. Внезапно ему стало невыносимо одиноко, хотя он теперь постоянно находился в компании матери. Ему казалось, будто его изолировали от остального мира и при этом ласкали так, как когда-то в детстве. Мать со своими запоздалыми ласками тормошила его так, как будто ему все ещё было восемь лет. Она ерошила ему волосы, щипала за щёки, целовала в шею и терла ему спину, как заболевшему ребенку. Он не находил в себе силы оттолкнуть её, но такая назойливость вызывала у него лишь отвращение, как омерзительная насмешка над ласками и объятиями, которые он надеялся разделить с другой. Он уступил матери свою кровать на втором этаже и каждую ночь мучился один на постели, которую готовил для Фейры.