Венера (Богини, или Три романа герцогини Асси - 3)
Шрифт:
– Я горжусь этим.
– Я должен обладать вами, герцогиня, иначе желание задушит меня. На моих глазах другие наслаждаются вами - справедливо ли это?..
– Это дается не по заслугам, мой милый.
– Разумеется. Иначе я был бы первым. Разве я не самый старый, самый верный ваш слуга? Но я кое-что придумал. Что, если бы я сделал так, чтобы вы потеряли свое состояние? Для меня это пустяк.
– Вы не сделаете этого. Для этого надо мужество.
– В таких вещах я уже не раз проявлял мужество.
– И потом вы, кажется, стали
– Несомненно. Но уступили бы вы моим мольбам, чтобы получить обратно свое состояние?
– Нет.
– Нет? Это удивительно. Не будем больше говорить об этом. Я даже умножаю его, несмотря на вашу расточительность.
– Вот видите.
– Да, я религиозен. Я стараюсь становиться все более достойным дружбы нашего генерального викария.
– Тамбурини? Я не сомневаюсь в успехе ваших стараний.
– И вместе мы не остановимся ни перед чем, чтобы спасти вашу душу. Обратитесь, пока не поздно!
– До свидания, придворный жид, - сказала она.
Он начал вдруг плясать на месте, на котором стоял, с искаженным упрямством лицом.
– Вы раскаетесь в этом, - пробормотал он.
– Я не тот, кем вы меня считаете. Я способен на страсть.
– Я знала вас человеком со слишком ясной головой в ту пору, когда вы отреклись от моего потерпевшего крушение дела, когда вы свои политические глупости, совершенные на службе у меня, сумели истолковать, как хитрую измену мне... В сущности, я знаю вас только трясущимся и изобретательным от страха... Подумайте же о здешнем климате.
– Это мне безразлично.
– Вы знаете, что со времени вашего приезда у вас поразительно скверный вид?
– Я и чувствую себя скверно.
– Я советую вам уехать как можно скорее.
– Нет.
– Почему?
– Потому что мне совершенно безразлично, погибну ли я здесь. Я должен обладать вами.
– Это самое важное? А жизнь?
– Вы ведь слышали: я поглощен страстью - что мне жизнь? Мне самому неприятно, что это так; но что я могу поделать?
– Вы рискуете из-за меня? Вы не трус?
Она смотрела на него в упор, она искала в стертых временем чертах старого финансиста чего-нибудь молодого. Она откинулась назад и вздохнула от удовлетворения. "Это хорошо", - сказала она, наслаждаясь тем, что не должна больше презирать.
Он пыхтел от нетерпеливой надежды.
– Ну, что ж, теперь я получу свое?
– Теперь меньше, чем прежде. Вы больше не первый встречный.
– Вот видите, какая вы кокетка! Вы мучите человека до последней возможности. Я понимаю, какое это безумие: любить вас. Вас, который каждый может обладать - только не я. Я хотел бы знать, насколько должен понизиться уровень ваших требований, чтобы очередь дошла и до меня!
Она слушала со спокойной улыбкой. Он не мог больше исказить свой лик, он стал менее безобразен.
Жан Гиньоль сознался однажды, когда они сидели одни:
– И вот я все-таки томлюсь по вас. Вы помните, этого я боялся больше всего.
Она не хотела ничего знать. Опять
– Я немного устала, я знала слишком много мужчин.
Он багрово покраснел.
– Вы должны понять, как сильно я страдаю от этого, с каким слепым самоотречением я принужден любить вас - после стольких других!
– Я этого не требую.
– Но я сам требую этого! Я не хочу никогда обладать вами! Вы должны быть моим идолом, вы, возлюбленная бесчисленного множества!.. Я больше не хочу даже толковать вас, угадывать вас, давать вам ту или иную форму, как когда-то, когда я знал вас только издали и в глубине самого себя. Я хочу только прислушиваться к невыразимому в вашей душе, - не ища слов для него.
– Чего же вы хотите от меня? Невозможного творения, которого вы никогда не напишете?.. Ах, я знаю все это. Эти мольбы, эти властные требования именем творения, эти экстазы и отрезвления: я уже раз пережила их. В конце концов расстаешься без удовлетворения и с ужасом думаешь о том, как каждый мучил другого.
Она прибавила про себя. "А тебе суждено приходить с твоими домогательствами именно тогда, когда у меня болит каждый нерв и когда одно прикосновение твоих губ к моему рукаву заставило бы меня вскрикнуть".
– Герцогиня, - прошептал он с пересохшим горлом.
– Чего же вы хотите?
– медленно спросила она, глядя ему прямо в глаза. И ее взгляд сказал ему, как ужасающе далек он был от нее.
– Я говорю в пространство, - сказал он себе, и ему стало холодно. Но он еще боролся!
– Герцогиня, каждая секунда, которую вы проводите в этом лихорадочном воздухе, заставляет меня страдать. Будьте милосердны, позвольте мне увезти вас в какую-нибудь более чистую, более счастливую страну.
– Более счастливую... Вы всегда говорите так, как будто я не счастлива. Вы знаете, что это обидно?
– Я знаю только, что я сам слишком несчастен, и я не могу поверить, что вы можете быть счастливы, раз вы не в состоянии утешить меня, раз вы одиноки и суровы.
Она не ответила.
– Дайте мне надежду, дайте ее себе! Скажите, по крайней мере, что вы хотели бы этого - что вы хотели бы последовать за мной!
Он ждал в тревоге. Наконец, она уронила:
– Это было бы бесполезно... У меня больше нет времени.
Он закрыл лицо руками и отошел от нее. Он сказал беззвучно, вглядываясь в свою душу:
– О! Сознавать, что эта женщина - единственная, - та, в которой я нашел бы снова все, что было в молодости так волшебно светло и что я потерял; та, в которой я был бы одновременно юношей, мужем и старцем. Та, в которой я чувствовал бы вдвойне все, что суждено мне.
Она думала:
"А когда мы говорили друг с другом в первый раз, и ты находил ужасным томиться по мне, тогда я извивалась от желания тебя! Тогда мне хотелось слушать серьезные, нежные слова, положить руки на склоненную передо мною голову и позволить обожать себя. Это было очень давно, ты тогда совершенно не понимал меня".