Венера с пистолетом
Шрифт:
Второй мой костюм был английским, но куплен в магазине готового платья за наличные. На этикетках не было названия магазина. Тем не менее я тщательно все обшарил в поисках позабытых клочков бумаги. И уже совершенно артистическим жестом сунул в один из карманов пару бумажек, принадлежавших Анри.
Чемодан был английским и очень хорошим. За что я платил настоящие деньги, так это за чемоданы. Но английские чемоданы лучше французских, так что Анри мог… Во всяком случае, на нем нигде не было никаких инициалов, как у всякого профессионального контрабандиста.
Туфли? Я сравнил их с туфлями Анри
Боже мой, Кемп, прекрати радоваться тому, какой ты умный, и вспомни, как чертовски давно ты тут торчишь!
Теперь оставалась пижама. Анри спал голый – значит нужно было либо ее натянуть на труп, либо выбросить. Первого мне не хотелось делать, потому что кровь засохла и пятна могли оказаться не в том месте или их оказалось бы недостаточно. Но пижаму не засунешь в карманы, которые и так уже набиты башмаками и пистолетами. Поэтому я начал раздеваться.
И уже наполовину разделся, когда раздался стук в дверь.
Я окаменел с брюками в руках. Если кто-то сейчас войдет, я не смогу придумать никакого внятного объяснения, включая и правду, которая тоже не принесет ничего хорошего.
Тут я вспомнил, что запер дверь.
Стук раздался вторично.
– Mein Herr? [23]
Я мог изобразить голос сонного француза, который обманул бы цюрихскую горничную через запертую дверь – но при детальном разбирательстве это обязательно вызвало бы вопросы. Полицейские ведь узнают, что Анри умер задолго до этого времени.
23
Здесь: господин – нем. – прим. пер.
Женщина подергала ручку. Я стоял неподвижно, стараясь дышать потише.
Прошло не меньше ста лет, прежде чем она буркнула что-то по-немецки и покатила тележку дальше по коридору.
Но теперь я действительно начал двигаться. Натянул пижаму на нижнее белье, заправил пижамные брюки в носки, надел сверху все остальное. Потом вытер все, к чему мог прикасаться. И опять подошел к постели.
Я не трогал подушку; не хотелось узнать, что он чувствовал, умирая. Но хотелось получить хоть какое-то представление о том, когда это случилось. Это невозможно сделать, если вы не патологоанатом, вооруженный термометром и кучей математических таблиц, да и тогда ваше заключение наполовину будет состоять из предположений. Но по тому, насколько запеклась кровь, я сделал вывод, что это случилось несколько часов назад. Может быть, вскоре после того, как отель открылся утром.
Что это значило? Это значило, что прошло уже очень много времени и мне следовало выбираться отсюда и исчезать.
Тележка горничной стояла примерно через пару номеров дальше по коридору. Она могла слышать стук двери и звук моих шагов, но видеть ничего не могла. И в холле – Господи благослови ленивых водителей автобусов – все еще толпились туристы.
Взглянув на часы, я обнаружил, что в отеле не провел и пятнадцати минут, и сумел успеть на поезд, отправлявшийся
17
Поезд пришел в Венецию поздно, почти в десять вечера, на ярко освещенном современном вокзале было холодно. Там толкалось лишь несколько носильщиков, которые не стали беспокоить человека с одной дорожной сумкой, а гостиничный зазывала проснулся и спросил:
– Эй, не нужен вам хороший дешевый отель?
– Нет, мне нужен дорогой отель.
Уж это я по крайней мере заслужил. И заодно заставил его заткнуться.
Но «Гранд-отель» зимой закрыт, и следовало держаться подальше от отелей «Гритти», «Бауер Грюнвальд» и «Даниели», так как в одном из них могла остановиться хозяйка.
Поэтому я позвонил в «Луна-отель» и заказал там номер, затем взял водное такси прямо у ступенек вокзала. Вот это настоящая жизнь! Поездка на моторной лодке за пятнадцать минут давала больше, чем старая картина местной школы.
Так как Венеция всего на пять – шесть сотен миль южнее Амстердама, в ней было не теплее. Над Большим Каналом поднимались легкие облачка тумана и воздух походил на холодную влажную простыню. То тут, то там виднелись редкие паровые катера, светились огни немногих старинных палаццо и нигде ни одной гондолы. Гондольеры использовали зимний сезон для того, чтобы подсчитывать заработанные летом деньги.
Или я просто чувствовал себя немного не в форме.
Первое, что я сделал, войдя в отель, – заставил портье позвонить в Долен. Должно быть, я служил в разведке или занимался каким-то иным видом шпионажа, потому что произнес нечто-то вроде: «Боюсь, наш продавец серьезно простудился», – чтобы Карлос сразу понял, что Анри мертв. Конечно, если он тоже служил в разведке или занимался шпионажем.
Как бы там ни было, он прежде всего спросил:
– А где вы сейчас?
– В Венеции. Я только что приехал.
– А где Анри? Он должен был сегодня вернуться сюда.
– Послушайте… э… с Анри произошел несчастный случай. Я потому и звоню. Я хочу сказать, что случилось несчастье. С вещами все в порядке, но… Послушайте, просто внимательно почитайте завтрашние цюрихские газеты.
Немного подумав, он сказал:
– Хорошо, я это сделаю.
– Если хотите, я могу вернуться туда или остаться здесь.
Он еще немного подумал.
– Оставайтесь там. Мы приедем… скорее всего завтра. Где вы остановились?
Я объяснил. Затем добавил:
– Послушайте, я знаю, что Анри не заплатил по счету в отеле; не вздумайте оплатить его счет. Не делайте этого. Вы должны просто забыть о нем.
– А-а-а, – задумчиво протянул он.
– Увидимся здесь.
Он снова протянул: «А-а-а», – и повесил трубку. Тут я обнаружил, что обливаюсь потом, хотя и снял пижаму еще в цюрихском отеле «Централь». Хотя привык неделями носить пижаму поверх нижнего белья еще в первую армейскую зиму. Должен сказать, что это действительно приходилось неделями, днем и ночью, а уж о посещении сортира и говорить не приходилось, причем независимо ни от их состояния, ни от пищи, обычно вызывавшей запор на всю неделю. Ванны? О чем вы говорите, когда какой-то подонок стащил все пробки от ванн и электрические лампочки, да и вообще горячей воды не было?