Венок из одуванчиков
Шрифт:
– Нет, он – орторектик.
– Это еще кто?
– Человек, повернутый на здоровом образе жизни, – объяснила Яна.
– Круто. Надо будет Стасику сказать, как его болезнь называется.
– Не вздумай. Он и так меня за огурец ненавидит.
Ольга улыбнулась, вспомнив сцену с огурцом:
– Да успокойся ты. Стасик Половцев не способен на такие сильные чувства. Слушай, Ясь…
– А?
– А твой Павлик тебя раньше… того?
– Чего – того?
– Ну… бил?
Яна уткнулась в кружку, всем своим видом изображая человека, наслаждающегося вкусом и ароматом чая.
– Ясь? –
Яне пришлось вынырнуть из кружки.
– Какая теперь разница?
– Значит, бил… Как ты с ним жила-то?
– Сама не знаю. Любила когда-то… Да и не было такого, как сегодня… Обычно он только за руки меня хватал…
– Только за руки хватал… – передразнила ее Ольга. – Чего же ты раньше от него не ушла?
– Не знаю… Наверное, одиночества испугалась… Думала, что все поправимо. Что человек не мог измениться так сильно, что больше такого не повторится. И потом, так серьезно у меня еще ни с кем не было. Все до этого было какое-то… ненастоящее, что ли… Не хочу я об этом. Давай не будем, ладно?
– Ладно, – кивнула притихшая Ольга. – Слушай, а я ведь риелтора тебе нашла. Девчонка одна на работе посоветовала. Сама сняла, все в порядке. Сработал парень быстро, сразу те варианты начал предлагать, что надо. Завтра она мне телефончик скинет, так мы ему позвоним. А, Ясь?
– Да. – Яна механически кивнула.
– Ты спишь уже за столом. Пойдем, я тебя положу…
– Ну что ты со мной как с ребенком. Сама лягу…
– Да ты и есть – дите неразумное… – покачала головой Ольга. – Слушай, Ясь, – спохватилась она. – А Мишка не приезжал?
– Не-а, – покачала головой Яна. – Да оставь ты его. Он уже большой мальчик. Студент. А студенты все живут весело.
– Как писатели? – улыбнулась Ольга.
– Как писатели, – ответила Яна, подумав, что, в сущности, у писателей далеко не такая веселая жизнь, как почему-то представляется окружающим.
Глава 4
Домик со всеми удобствами. – О том, как Ольгина аура приобрела фиолетовый оттенок. – Новые соседи и «гематогенная» зона
Голос вопящего Стасика будил Яну уже не первое утро, но именно по его тону она, даже не проснувшись, могла с точностью сказать, какой сегодня день недели.
Это был точно не понедельник, потому что в понедельник Стасик вопил слабо, как герой анекдота про дистрофика и собачку; не вторник, потому что во вторник под его вопли можно было спокойно спать; не среда, потому что в среду в вопле Стасика звучала какая-то обреченность, которой сейчас не слышалось; не четверг, потому что в четверг Стасик вопил почти так же, как в среду, только чуть тише; не пятница, потому что в пятницу вопль Стасика звучал почти как хрип. Это была суббота, потому что именно в субботу Стасик Половцев обыкновенно вопил во всю силу своих крепких – после двухнедельного некурения – легких.
Ганс, терпеливо дожидавшийся, пока хозяйка проснется, понесся к ней с утренними поцелуями, а заодно и с напоминанием, что неплохо бы выгулять свою собаку, покуда у той не разорвался мочевой пузырь. Яна чмокнула пса в черный нос, нехотя
На этот раз легкие Стасика в прямом смысле разрывались из-за того, что Ольга позволила себе выкурить на кухне целую сигарету. Стасик был вне себя. Он негодовал, возмущался и даже пытался стучать маленьким кулачком по столу, на который, как Яна поняла из его криков, Ольгу угораздило уронить пепел.
На этот раз в коридоре Яна столкнулась не с Анечкой, а с Катей, которая с флегматичным спокойствием заядлого жильца общаг и коммуналок собиралась на работу. В дрязги и склоки между бывшими она, в отличие от Анечки, никогда не встревала, быть может, потому, что знала: если Ольга кричит, значит, ей это необходимо. К тому же Катя, что роднило их с Яной, обладала склонностью к трудоголизму, так что частенько не замечала того, что происходило у нее прямо под носом.
К Ольгиной «нетрадиционной ориентации» Яна относилась спокойно. Ей всегда не нравились люди, осуждающие других за то, что те, видите ли, живут «не по канонам». Частенько в таких спорах Яне приводили аргумент «противоестественно» и, делая многозначительную паузу, вещали о продолжении рода человеческого, который, дескать, вымрет, если все представители женского – или мужского – пола будут любить себе подобных.
Яне же казалось, что природа мудра и справедлива и не допустит, чтобы все женщины и все мужчины воспылали страстью к представителям своего пола. А раз так, то что за беда, если люди встретились и полюбили друг друга, нашли своих половинок, пусть даже эти половинки и не отличаются от них по половому признаку? Что за ересь объявлять этих людей изгоями и читать им длительные, а главное, бесполезные нотации о том, что они могли бы стать гетеросексуалами, если бы хорошенько присмотрелись к противоположному полу?
Конечно же каждый из них обжегся, и в этом вся причина их «ненормальности». Конечно же их необходимо лечить, как слабоумных, как нравственных калек. И конечно же им необходимо внушать, что они должны и обязаны жениться – или выходить замуж – на тех, с кем они могут наплодить потомство на благо страны и человечества… И кому потом будет дело до того, что многие из этих «нетрадиционно ориентированных» людей ломают себе судьбу, создавая «нормальную» семью в угоду «нормальному» обществу?
Ольга наверняка могла бы выслушивать то же самое, если бы не была такой обаятельной и отважной. За ее «изумительную нежно-голубую ауру» и взгляд, исполненный невинности и загадочности, ей прощали все, и даже эту «ненормальность» простили, по всей видимости даже не вдумываясь в сам факт ее наличия.
Единственным человеком, которому Ольга стеснялась признаться в своей «неправильности», оказалась мама, но мама, к счастью или к сожалению, жила слишком далеко, чтобы вмешиваться в жизнь своей непутевой дочки…
Вернувшись, Яна вымыла Гансу лапы в красном тазике, который Стасик специально выделил для «собачьих дел», и тут же услышала радостный Ольгин возглас:
– Яся, сегодня твой день!
– Что, опять по гороскопу мне счастье? – вяло поинтересовалась Яна, пытаясь хоть на секунду задержать вырывающуюся Гансову лапу в стареньком полотенце.