Венский бал
Шрифт:
– Все, что требуется, вы получите из Парижа, – ответил генеральный и удалился вместе с нашим коммерческим директором. Вопреки моим ожиданиям отдельный разговор со мной он счел явно излишним. А в беседе с глазу на глаз я бы, конечно, поинтересовался, какую нам вести линию в отношении праворадикальной публики – Бэренталя, Муссолини и Брюно? Показать их вскользь, заодно, или вообще игнорировать? Но потом я подумал, что, может, и не стоит жалеть о таком упущении. А то, чего доброго, еще придется брать интервью у этих шизиков.
Однако с Ребуассоном я увиделся еще раз, и уже вечером следующего дня. У меня была назначена встреча в баре на Зонненфельсгассе с сотрудницей румынского телевидения Антонией Родос. Она собиралась вот-вот выехать в Бухарест.
– Хотите еще потрудиться? – спросил коммерческий.
– Я кое-что забыл.
– Ну, тогда спокойной ночи.
– Bonne nuit. [47]
На моем письменном столе лежала пухлая папка с режиссерским сценарием и всеми техническими схемами, в том числе планами здания Оперы, полученными из пожарного ведомства.
Я раскрыл папку и машинально перелистал бумаги. Один сложенный пополам лист, который мне постоянно требовался для консультаций с техническим персоналом, я держал в самом низу, чтобы его легче было достать. Там было написано все, что касалось графика работы трансляционной техники. А теперь снизу находились планы здания.
Тогда я не придал этому обстоятельству особого значения. А сегодня под крышей задрипанного отеля в Цхинвали, столице Южной Осетии, это не выходит у меня из головы. Вместо того чтобы думать об интервью, которые могли бы пролить свет на причины критического отношения южных осетин к центральному руководству Грузии – благо даже работал телефон, и я мог бы договариваться о встречах, – я гонял пленку в своем маленьком кассетнике, слушая разговоры, записанные за последний месяц. При этом роль ЕТВ становилась для меня все загадочнее. Не исключено, что я сам перемешал бумаги в своей папке во время совещания, когда хотел показать кое-что генеральному директору. Да и вообще могла быть тысяча причин отсутствия Мишеля Ребуассона на балу в Опере. Тем не менее меня неотвязно мучил вопрос: имело ли ЕТВ какое-то отношение к тому, что произошло? Знал ли что-нибудь Мишель Ребуассон? Это смахивало на бред. Я не мог найти никаких реальных подтверждений. Не идти же в полицию с заявлением: «Вы уже установили виновных. А вот я вам дам другую наводку – в моей папке обнаружилась странная перемена. Хотя, конечно, я и сам мог перетасовать бумаги».
После того эпизода в Хорватии, когда я наблюдал, как мертвого солдата переодели в цивильное и положили на дорогу для съемки, я понял, что от этой фирмы можно ожидать всего, что угодно. Почему Мишель Ребуассон во время телефонного разговора, когда он выражал мне соболезнование в связи с гибелью Фреда, поручил мне смонтировать из всего отснятого материала фильм на 115 минут? Почему именно мне? Ведь знал же он, в каком я был состоянии. Или я сидел за режиссерским пультом именно для того, чтобы потом монтировать фильм? Если бы мне не поручили режиссерскую роль, я, несомненно, находился бы в зале в качестве репортера для работы с восточноевропейскими политиками – и сейчас был бы уже покойником.
Целый месяц я безуспешно возился с документальным материалом. Я не мог тогда думать ни о чем, кроме смерти Фреда, и потому с фильмом ничего не получалось. Я взял отпуск и начал собственное расследование. Теперь, когда смонтированная лента сулит в самом скором времени неслыханные в истории документального кино прибыли, я спрашиваю себя: разве любой человек, замысливший
Рихард Шмидляйтнер, фабрикант
Пленка 2
Коммерциальрата Шварца я посетил в его ложе около одиннадцати часов. Но Ян Фридль не пожелал идти со мной. Он сказал, что заглянет к министру по делам искусств. Не думаю, что он сделал это. Скорее, Ян ожидал увидеть министра в нашей ложе. Итак, я направился к Шварцу, его ложа находилась ярусом выше. Публики в ней как сельдей в бочке – в сборе было все семейство. Младшая дочка только что спустилась потанцевать. Они пили церковное вино – дар монастырских виноградников близ Гобельсбурга. Сначала мы говорили о листовках. Но и здесь никаких подробностей я не узнал. Листовки разбрасывали откуда-то сверху. Когда мы сдвинули бокалы, Шварц сказал, мол, ему есть что отпраздновать: у него на мази выгодная сделка с одной швейцарской торговой фирмой.
– У меня тоже, – ответил я, слегка оторопев.
Я не поверил ему.
Швейцарцы готовились открыть двенадцать филиалов с большим отделом свежей выпечки в каждом. Договор держали в строгой тайне от коллег по отрасли. В сбыте я уже достиг лимита, но раздаривать хлеб, естественно, не собирался. Необходимые объемы продукции могли давать и немногие большие пекарни. Флорисдорфскую, которая принадлежала Шварцу, я, по существу, сбросил со счетов. И был умерен: они только сбивали цену. Но я носом чуял, что опасность исходит прежде всего от двух хлебозаводов в федеральных землях: несмотря на готовность региональных властей оказывать им существенную поддержку, там нашли возможность открыть несколько рабочих мест. Вот такие дела. Они пойдут на более высокую оплату каждого рабочего места. Но деньги еще не истрачены, а места уже ликвидируются. Коммерции советник Шварц рассчитывал, таким образом, на дополнительный куш. Он вскользь упомянул об этом с видом человека, который, подняв бокал, вдруг вспоминает, что у сестры сегодня именины. Тут было что-то не так. Кроме того, решения должны были принять только неделю спустя. Смех Шварца раздражал меня.
Когда мы переключились на другие темы, я думал о том, какие средства он готов вбухать, чтобы ускорить решение и обратить его в свою пользу. Он стал скуп на комиссионные, приплачивал далеко не всегда. А с другой стороны, и многие швейцарские бизнесмены слыли скупердяями и, стало быть, охочими до комиссионных. Есть такой старый анекдот: «Каково назначение дырок в эмментальском сыре? – В них спрятаны комиссионные». Наиболее вероятным мне казалось предположение, что он занялся побочным бизнесом. Его сын не без успеха подвизался в фотоиндустрии. Я как раз собирался задать молодому Шварцу вопрос о его бизнесе, но тут коммерциальрат начал распространяться про расширение своего. Он сказал, что намеревается увеличить количество мест только для младшего персонала по обслуживанию оборудования, чтобы постепенно доверить ему производственные операции. Их не надо будет долго учить, поскольку они уже знают процесс.
Недавно он будто бы – и я постепенно стал сознавать серьезность положения – снова объявил о приеме нескольких человек для работы в качестве младшего обслуживающего персонала. Набралось 149 желающих. Со всеми было проведено телефонное собеседование, в конце концов для личной беседы отобрали четырнадцать. Восемь свободных мест, скорее всего, займут иностранки. Местные все равно уже не подходят для этой работы, так как имеют искаженное представление о денежном достатке. Я охотно согласился бы с ним, если бы не тягостное чувство, что он хочет мне сказать что-то совсем другое.