Вензель на плече Урсулы
Шрифт:
— Пинцет. Какой круг, — говорит она, — ну какой, к черту, круг? Я писала, чтобы нашустрить себе женихов. Это же известный портал!..
Полина замолкает и смотрит в окно. Время — ночь, и на стекле причудливо вздрагивает отражение свечи, ничего более — не отражаются ни мои светлые волосы, ни ее — рыжие.
«Котенок, дорогой, придумай что-то насчет вечера! и утра! Мечтаю снова пить с тобой утром чай!»
«И я скучаю. Постараюсь как-нибудь выбраться. Целую тебя».
«Ну что, готова, солнце? Спускайся через пятнадцать минут».
«Люблю, скучаю, жду дома».
«Что
Когда-то мой бывший одноклассник прославился тем, что встречался только с Наташами, причем называя их всех Тата. Бедному Савину оказалось сложнее, мое имя встречается редко. Уговариваю себя не цитировать в уме избранное из богатой переписки моего мужа с его новой звездой. С новым именем. Я хорошо его знаю. Собеседница напротив, оказывается, уже продолжительное время беззвучно открывает рот. Включаюсь на словах:
— Средняя температура плюс двадцать семь градусов! Пинцет!
Наверное, это уже про Доминиканскую Республику. В нашем климате, учитывая бесконечный февраль, средняя температура составляет около двух.
Полина поднимает на уровень блестящих глаз коньячную рюмку в форме идеальной капли:
— За наше знакомство!
— Надеюсь, оно перерастет в крепкую дружбу, — вяло отвечаю репликой из фильма-оскароносца. Выпиваю коньяк. Ничего так коньяк.
— Так вот, шикарный отель, населен фламинго и пожилыми американцами. Для них такой отдых очень дешев, я про американцев. Вот они и таскаются туда раз в квартал… Валяются под пальмами, заплывают с дельфинами и котиками, пинцет. Мой отпуск вообще не получился! В первый же день выясняю, что Ричард меня обманывает.
— Оказывается женатым? — предполагаю я. Спрашивать, откуда взялся Ричард, если уже появился Этьен, не считаю уместным.
— Если бы… Представляешь, грязный старикашка! Говорил, что ему пятьдесят пять лет, а оказалось — пятьдесят девять! Пинцет! — Она отмахивает каждое слово ладонью с растопыренными пальцами.
— Чудовищный обман! — с сожалением гляжу на чуть вогнутое донышко коньячной рюмки. Немного дую на него. Получается негромкий свист, наверное, приблизительно так злобный отчим общался с «пестрой лентой» у Конан Дойля.
— Да! — воодушевляется претерпевшая Полина. — Да! Разумеется, после этого меня не сдерживало уже ничего… Следующим утром прилетал Этьен, и…
— Еще коньяку? — вкрадчиво осведомляется официант. На официанте зеленая жилетка, черные бархатные штаны, и он напоминает принца Зигфрида из балета «Лебединое озеро».
— Давайте сразу триста граммов, — распоряжается Полина, уже традиционно отмахнув рукой близ моего носа. Я чуть разворачиваюсь в сторону. Ветер швыряет в окно порции колючего снега; худой прохожий в старомодном пальто из драпа прикрывает ладонью лицо; неторопливо проезжают друг за другом два автомобиля, последующий в световом конусе от фар предыдущего.
Мы молчим. Дожидаемся коньяка. Зигфрид наполняет рюмки, чуть склоняя ровный пробор короткой стрижки.
— Да я бы и не поехала туда, если бы не Этьен. — Полина немного пригибается к столу, как бы сужая наш круг. — Вот еще, за семь верст киселя
Полина волнуется и выуживает из сумочки кошелек, из кошелька — небольшую фотографию смугловатого мужчины в белых одеждах. Что сказать? Кудри его все-таки портили.
«Солнце, прости меня, не было времени ответить. Работаю, даже чаю не дают попить!»
«Обедаем вместе?»
«Солнце мое, конечно, вместе, жди, заеду в час, целую».
«И я тебя!»
«И я тебя!»
— Этьен прекрасен, — киваю я головой, потом еще раз киваю. — Кольцо, значит, подарил…
Бывают такие разговоры, когда любая фраза произносится невпопад, неуместна и раздражает собеседника. Помню, когда младший сын (Васька-Дольф) посещал детский сад, я, чтобы воспитательницы любили ребенка получше, заготовила подарков. Как их преподнести, думала, чтобы ненавязчиво? Необходим был повод, и повод нашелся: День учителя. Я разучила речь, с которой и обратилась к Галине Павловне: «Учитывая, что вы в первую очередь педагог… позвольте мне…»
«А я вот не признаю слово „педагог“», — прищурилась Галина Павловна.
«Ах-ах, извините, я хотела сказать — вы, прежде всего, воспитатель…»
«Ну какой же я воспитатель? — Галина Павловна поджала узкие губы так и настолько, что они практически исчезли с лица. — Во-первых, я женщина!..»
Вот и сейчас, Полина тяжело вздыхает и объясняет досадливо:
— Кольцо мне Ледорубов подарил. Я же говорю: лю-бов-ник. Этьен — практически жених…
Она одобрительно рассматривает оформленную желтым бриллиантом кисть. Заглядывает заодно на тыльную сторону ладони, проводит пальцем по линиям жизни и любви, наверное, по каким же еще.
У нее красивые запястья, очень изящные, и вот эта косточка справа — такая трогательная. Полина, безусловно, знает об этом, на ее левой руке — толстенькая веревочка золотой цепочки, на ее правой руке — эмалевый браслет яркой расцветки, бирюзовый с оранжевым — такие цвета любила Фрида Кало.
Подергиваю рукава своего традиционно черного свитерка вниз, вниз… и еще вниз. Мои запястья тоже неплохи. Но вот уже много лет в самые жаркие дни я ношу длинный рукав, и мало кто может похвастаться, что видел мои локти или, как там называются эти части рук, предплечья?
Письмо, которое Урсула никогда не написала
«1. Вы что-то говорили вчера вечером, Господин, а я не расслышала. Сначала ловко подбрасывали (жонглировали одним?) маленький желтоватый ключ, такой материал называется латунь, сплав меди с чем-то. Потом быстро открыли им мой ошейник, я не снимала его два года, ключ оказался холодным. Что же Вы могли сказать? Мне жаль, что я не разобрала слов. Наверное, это были важные слова.
2. Посмотреть в окно — прелестное утро, собрать необходимые вещи, их довольно много, лучше складывать во что-нибудь типа лукошка, в каждом лукошке — кошка, у каждой кошки — тринадцать котят. Котята выросли немножко, но есть из миски не хотят.