Вензель на плече Урсулы
Шрифт:
— Прекрасно, и кто же у нас другой мужчина?
— Тот самый, тот самый, — наскоро отвечаю я, стягивая джинсы.
— Не может быть, — минуты через две реагирует муж, он понял. — Не может быть. Ни черта себе! Откуда ты его взяла? Как давно это все у вас? Возобновилось…
— Он сам взялся, и какая разница, когда. Недавно. Все решено. Хочу быть с ним. Всегда хотела. Я в ванную пошла.
Снимаю черный свитер.
— И ты так просто мне вот это говоришь? — кипятится Савин, будто бы его чувства очень оскорблены, такая чудовищная подлость, такая нечеловеческая
Савин хватает меня за руку и ногтем царапает по белесым шрамам вдоль предплечья:
— Что, опять бритвой баловалась? Ноги кромсала опять? Покажи, блядь, немедленно!
Савин никогда не ругается. Савин отпускает мою руку и небольно валит на ковер. Раздвигает бедра, как умелый акушер. Видит свежие порезы. Кричит уже по-настоящему:
— Ссука! Ты же обещала мне!
Поднимаюсь с пола:
— Я тебя обманула.
— Да ты ебанутая, — Савин повторяет однообразно. — Ты ебанутая…
Где-то в глубине квартиры звонит телефон.
— Возьми трубку.
— Да не буду я брать никакую трубку, ты охренела совсем, трубку… Ебанутая…
— Ну, я тогда возьму, если ты не можешь.
— А ты можешь? Ты можешь? Типа, ты за меня трубку возьмешь, да ты за себя ничего уже не возьмешь!
— О чем ты говоришь?
— Ты прекрасно понимаешь, о чем я говорю. — Он все-таки отправляется разыскивать голосящий телефон, возвращается и тычет трубкой мне в лицо. — Сссука ебанутая…
Савин выходит из спальни.
— Слушай, я сейчас зайду к тебе, — бодрым голосом сообщает Ирка Альперовская. — Я тут недалеко, у меня литр виски «Белая Лошадь», и я зайду. Только Володюшку дождусь, он себе джинсы покупает. Ой, и не спрашивай, — смеется она дробно, хоть я и не спрашиваю. Я сажусь на кровать, потом ложусь на кровать, смотрю вверх: высокий потолок, красивая австрийская люстра в форме тюльпанового букета. — Представляешь, я ведь с ней встречалась сегодня.
— С кем?
— Ну, ты что, с кем, с нашей малолетней сукой, — обижается на мою забывчивость Ирка. — Да, прикинь? С пропиздушкой нашей! Мой-то дурак уехал в свою командировку или куда он там ездит, даже не знаю, а обе мобилы дома забыл, говорю — дурак. И малолетка-то наша давай названивать, как подорванная. Звонит и звонит. Она у него знаешь как обзывается в телефонной книге?
— Нет.
— Ха-ха! Семен Борисович, оборжаться, да? Ей подходит, кстати. Так вот, я беру трубку, здравствуйте, говорю, Семен Борисович, хуй вам в рот, как ваша женская менструация поживает? Она чуть не родила там, наверное, и вот я ей и говорю: слышь, ты, недомерок пиздомозглый!.. Поговорили, в общем. Я рыдаю сейчас. Слышишь? Ры-да-йу. А у меня Володюшка, надо держаться. Короче, сейчас зайду. Яблоки у тебя есть?
— Есть.
Поднимаюсь с кровати, немного помогая себе руками, наверное, устала — догадываюсь. Савин рывком отворяет дверь и почти кидает в меня стаканом с водой:
— Выпей, ебанутая. У тебя истерика.
Стакан отстраняю.
Пиликает домофон, Савин уже не улыбается, недовольно спрашивает:
— Кто это еще?
— Ирка, — медленно отвечаю я, но за дверью не Альперовская с «Белой Лошадью». За дверью — супруги Бываловы. Очень возбужденные, выгружают на стол бутылку коньяку «Хеннесси» и упаковку каких-то пряников с вишневой начинкой. Савин рад коньяку. Он немедленно выставляет на стол рюмки, сразу шесть штук. Я включаю чайник. Достаю яблоки из холодильника. К коньяку они тоже композиционно подходят. Гости уже разговаривают. Начинаю слушать. Жена Бывалова собирается к парикмахеру. Бывалов рассказывает про ДТП, свидетелем которого он стал:
— Еду я по проспекту Ленина…
— Один? — уточняю я не про количественный состав Бывалова, а про адрес. Проспект Ленина, дом один. Когда-то Марусечка там жила. В квартире сто одиннадцать. Четыре единицы сразу.
— Да, один еду я, еду я один по проспекту Ленина-один! Там трамвайные пути.
— А я знаю.
— А можно, я нормально расскажу?
Бывалов зол. Жена Бывалова громко спрашивает:
— А вот как думаете, мне подстричься коротко или так? Слегка?
— И вот эти трамвайные пути, они так разобщены со всей остальной дорогой, помните?! И по центру! Ну, помните, ну?
— Да, — коротко отвечаю я.
— Откуда тебе-то помнить? — вступает в разговор Савин.
— Дело в том, что если я подстригусь коротко, то это же капкан! Ловушка! И мне придется, — в голосе жены Бывалова сквозит легкое отвращение, — мне придется прямо, как тебе, стричься раз в два месяца?!
— И на встречной полосе у «четверки»-развалюхи ка-а-а-а-а-к отлетит переднее колесо! Ка-а-а-а-а-к перелетит через трамвайные пути! Просто осколком снаряда! И давай метаться! — Бывалов жестами показывает, как именно.
— Я раз в месяц стригусь. Иногда чаще.
— Как залепит в бочину «Ниссана» передо мной! — Бывалов бьет себя кулаком в распахнутую ладонь несколько раз.
— Раз в месяц? Ты серьезно? Раз в месяц выкидываешь по пять тысяч?! Ну уж нет…
— И летит дальше! Я сгруппировался за рулем… Замер… Вспоминаю условия страховки…
— Какие пять тысяч?
— Меня подстригают за пять тысяч.
— И вдруг понимаю! Что! У меня вообще она закончилась сегодня! Страховка! То есть вчера. Ну, вчера-то было сегодня, если вы понимаете, о чем я.
— Пять тысяч рублей? Подстричься у нас в городе? Ты ничего не путаешь?
— Пиздец, блядь!
— Все стригутся у нас в городе за пять тысяч.
— Говорю потом прямо вслух: «Господи, Господи, пожалуйста, пожалуйста, если ты есть вообще!..»
— Пять тысяч, офигеть. Я вот за четыреста пятьдесят рублей… Недорого.
— Оно и видно, что недорого.
— И колесо меняет свое положение в полете, подлетает по типу такой шайбы… Плюхается у меня перед бампером… Подпрыгивает пару раз… Потом еще…