Верь мне

Jana Konstanta

— Да признал, Олег, признал, — Власов натянуто улыбнулся, но все ж ответил на пламенные дружеские объятия. — Не ожидал тебя здесь увидеть.

— Вот так вот… Я значит, дни считаю, дела все бросаю, лечу в эту дыру, а он, видите ли, не ожидал! Ну все, Макс, по шее ты заработал!

— Ты что, специально из-за меня сюда приехал?

— Нет! Просто так гуляю здесь! — съязвил Сажинский. — Поехали уже скорее отсюда, у меня мурашки от этого места! Да и продрог уже ждать тебя здесь, поехали-поехали, — похлопал он Макса по плечу, подталкивая к машине. — Нечего тебе здесь больше делать. Сейчас перекусим, выпьем, помоешься, отдохнешь — и все забудется как страшный сон!

От осознания, что хоть кто-то на этом свете ему рад, на душе немного потеплело. По крайней мере,

кажется, есть куда податься на первое время, если мать домой не пустит. Странно все это, конечно: меньше всего он ждал сейчас помощи от Олега, но так бывает — близкие предают, а те, на кого и не рассчитываешь, вдруг протягивают руку.

— Если не сложно, отвези меня к матери, — попросил Власов, усаживаясь в новенький, чистенький внедорожник.

— Макс…

Улыбка вмиг слетела с губ парня. Олег замялся, кропотливо подыскивая слова, а Макс лишь удостоверился в своих догадках.

— Да ладно тебе, говори как есть, я и так все знаю, — глухо проговорил Власов.

Машина заурчала и плавно тронулась с места, набирая скорость.

— Откуда знаешь? — напрягся Олег.

— Несложно догадаться. Она мне ни на одно письмо не ответила. Им поверила, а мне — нет.

Тишина. Тяжелая, неприятная… Олег не замечал, как нервно отстукивают по рулю его пальцы. «Значит, Власов уверен, что мать его не простила…»

— Макс, поедем сейчас ко мне, отдохнешь, в себя придешь… А потом обо всем поговорим, ладно?

— Не надо, Олег. Спасибо, что встретил, но… отвези к матери. Она единственная, кого хочу сейчас видеть. Даже если она этого не хочет.

— Хочет, не хочет… Да при чем здесь это? В общем… тут такое дело…

Олег нервничал. И Власов, которого, казалось, уже не прошибешь, вдруг резко обернулся, почувствовав неладное:

— Какое дело?

Сажинский примолк. Хмурился, нервничал, до белых костяшек сжимая руль…

— Олег, говори.

— Да нет у тебя больше матери, — выпалил Сажинский, уставившись на дорогу. — Не выдержала она суда. Когда тебя увезли, у нее приступ случился. Спасти не удалось, даже до больницы не довезли… Прости. Это я попросил, чтобы тебе не говорили об этом — ее ведь уже не вернуть, а я боялся, что руки на себя наложишь, если узнаешь. Прости, Макс. Если хочешь, на кладбище заедем.

Над одиноким холмиком с букетом уже увядших роз шелестит листва, омытая дождем; сырая земля, холодная и неприветливая, так кощунственно гармонична с потрескавшейся кожей на руках молодого парня, что давится слезами, стоя на коленях рядом с могилой… «Мама… Ну как же так, мама? Ты прости меня, мама! Прости! Да лучше б возненавидела, прогнала б меня, только бы жива была! Мама! Как же мне жить теперь, мама?!»

А пальцы вгрызаются в землю и слезы ручьем бегут по щекам… А ведь еще сегодня утром он считал, что давно уже умер, что больнее, чем было, уже не будет, что слез того мальчишки в наручниках уже не будет никогда. Он был уверен, что не осталось на земле ничего, что могло бы заставить дрогнуть испепелившийся уголек там, где у всех нормальных людей находится сердце… А оказалось, ему еще может быть больно. А оказалось, что ад не остался где-то позади вместе с колючей проволокой… А оказалось, что сегодня утром он был еще вполне жив, и лишь сейчас, ощущая ладонями равнодушную мертвую землю, он понимает, что умирает. Умирает здесь, рядом с матерью, с утробным рычаньем за стиснутыми зубами и каждой слезой, что мешается с дождем — вот теперь настал конец. Вот теперь действительно перейдена черта, за которой нет больше прежнего Максима Власова — есть живой мертвец, есть зверь, желающий от проклятой этой жизни лишь одного: найти всех тех, кто разрушил их с матерью крохотный мирок. Найти и уничтожить. Убить, растерзать, в пыль растереть точно так же, как это сделали восемь лет назад они.

— Макс, пойдем.

Олег подошел и крепко сжал плечо парня.

— Пойдем, хватит, слезами тут уже не поможешь.

Но Власов не слышит. Власов умирает, обезумевшим взглядом глядя на черный памятный камень с золотыми буквами, сложенными в имя матери… Этого имени здесь быть не должно! Матери здесь быть не должно! Она должна быть там, в их небольшой квартире, где по утрам пахнет блинчиками, где вечерами работает телевизор, радуя мать очередным

стосерийным шедевром мыльной киноиндустрии… Она должна была ждать его, должна была верить: ее сын не подонок, ее сын ни в чем не виноват! Она должна была сегодня встречать его и плакать после долгой разлуки, причитать, как исхудал он, осунулся и… повзрослел. Она должна была накормить вкусным обедом после тюремной баланды, а потом, как в детстве, уложить его в теплую постель и накрыть мягким пушистым пледом… Залечить его раны. Собрать из кусочков растерзанную его, кровью истекающую душу… Посидеть с ним, поплакать, обнимая, рассказать, как ждала и скучала все эти годы, а потом пообещать, что теперь-то осталось все плохое позади, что жизнь куда мудрее и сама рассудит, кто там прав был восемь лет назад, кто виноват, а у них же теперь начнется новая, счастливая жизнь… Так должно было быть.

— Макс, держись.

Олег и сам едва сдерживал слезы, глядя на печальную картину — он тоже прекрасно понимает, что должно было быть все совсем иначе. И Власов не видит, как побелели костяшки на пальцах блондина, не замечает, как страшно Сажинскому встретиться с ним взглядом…

Всю дорогу до дома Олега они ехали молча. Дождь усиливался — будет гроза, как еще вчера предупреждали синоптики… До противного скрежета дворников по стеклу нет дела никому. Сажинский молча следил за дорогой, а Власов и вовсе ничего не замечал — он мыслями рядом с матерью, живой и улыбающейся; он вспоминал голос ее, смех и ласковый взгляд… Он, ее единственный сын, был для нее всем. А она была всем для него. А теперь остались от прежней жизни лишь роковые золотые буквы на памятнике, холмик и букет завядших роз.

Через полчаса, а может, чуть больше, внедорожник сбавил скорость и свернул на проселочную дорогу — узкую, но кое-как заасфальтированную, а еще минут через пять притормозил перед высокими железными воротами рядом с охранным постом. Охранник высунулся в окошко, разглядел знакомую машину и поспешил открыть ворота, впуская в закрытый поселок счастливого обладателя одного из местных, отнюдь не дешевых коттеджей.

Дом в коттеджном поселке с жизнеутверждающим названием «Радужный» Олег Сажинский присмотрел еще пять лет назад, когда первые шаги в его собственном, тогда еще не очень твердо стоящем на ногах бизнесе, начали приносить свои плоды. Цель поставлена — полдела сделано, и уже через полгода, поднакопив немаленькую сумму и одолжив немного у родителей, двадцатитрехлетний паренек стал полноправным хозяином двухэтажного особняка с огромной территорией, укрытой пышной зеленью деревьев. Особенно в приобретении его порадовала просторная веранда — давно мечтал, как на закате дня он зажжет фонари и будет допоздна сидеть в мягком кресле, любоваться звездным небом и потягивать виски. Мечта сбылась.

Тяжелые створки ворот медленно разъехались, впуская хозяина с гостем на территорию. Едва машина остановилась, дверь дома распахнулась, и на веранду выпорхнула стройная длинноногая брюнетка лет двадцати, не больше.

— Жена? — заметив девушку, машинально спросил Власов.

— Нет, — усмехнулся Сажинский. — Так, живем вместе… Пойдем, познакомлю.

Через пару минут выяснилось, что юную особу зовут Лерой. Впрочем, Власову плевать. Ему сейчас вообще на все плевать. Да и Лера не в восторге от гостя — с подозрением, с плохо скрытой неприязнью смотрела она на хмурого, неприветливого парня в промокшей поношенной одежде рядом со своим Олежкой. И все же, получив от Сажинского шлепок по филейной части, недовольство свое с лица убрала и юркнула обратно в дом.

— Поесть сделай что-нибудь по-быстрому и виски тащи, — крикнул ей вслед Олег и тут же добавил Власову: — Не обращай внимания. Избалованная, но готовит сносно. Ты давай сейчас в душ, а я тебе что-нибудь из одежды подгоню.

— Меня моя вполне устраивает.

— Твою уже давно на помойку пора выкинуть, — ляпнул Сажинский, но тут же, встретившись взглядом с Власовым, явно не склонным обсуждать свой внешний вид, примирительно поднял руки. — Макс, не ершись, я не хотел тебя обидеть. Ты мокрый весь и в земле. Хотя бы в стиралку кинь, а? Никто на твое имущество не покушается, но могу я предложить другу маленькую помощь? Хотя б на первое время?