Шрифт:
Пролог.
Сумерки. Полупустая платформа железнодорожного вокзала. Я стою вместе с моими сыновьями — подростками и смотрю в свинцовый горизонт. Серая пыль уже давно забила ноздри и глотку, отчего сильно мучает жажда. Хочется поскорее сесть в поезд и купить у проводницы чай в металлическом подстаканнике. Как раз в боковом кармане сумки я припрятала пакет с сушками. А потом макать их в черный чай, смотреть в окно и провожать взглядом унылый пейзаж, который очень надеюсь больше никогда не увижу…
Я бежала… Бежала сломя голову… Подальше от этого города, от этого места, пропахшего
Я всегда считала, что семью нужно сохранять, несмотря ни на что. Но как быть, когда тебя предают? Когда твой самый близкий, самый родной человек воткнул нож в спину? Как быть, когда ты дышать не можешь от причинённой боли? Как быть, когда твоя опора, твой смысл жизни оказались лишь миражом, плодом твоего больного воображения? Как быть?
Ещё недавно я была спокойна за свое будущее. У меня была семья, мой оплот. Я знала ради кого просыпаюсь каждое утро. Знала ради кого живу. Я всегда с любовью относилась к домашним обязанностям. Мне никогда не сложно было утром встать и приготовить мужу и детям вкусный завтрак. Погладить стрелки на брюках, заштопать носки, приготовить на работу рубашку, ничто из этого списка не обременяло меня. Так я чувствовала, что нужна. Ужин в кругу семьи всегда был нашей традицией. И Игорь всегда успевал к нему.
Когда что-то пошло не так? Когда я пустила всё на самотёк? Когда я стала с упорством ослицы закрывать на всё глаза?
Столько вопросов роится в моей голове. Столько боли. Столько обиды…
У моего мужа оказалась другая семья. Другая женщина, другой сын… А самое страшное, что именно она весь последний год содержала нашу семью…
Даже сейчас, прокручивая это в своей голове, мне становится также мучительно больно, как и в тот момент, когда я узнала об этом…
Сейчас я возвращаюсь домой. Бегу от этого кошмара, от этого уродства реальной жизни. Что меня ждёт на родине, я не знаю. Наверное, никто и ничто. Но оставаться здесь больше не имеет смысла. А там, кто знает…
Гудок поезда приближается и протяжно кричит, что дома я обязательно соберу себя по кусочкам. Научусь заново жить, научусь быть счастливой. Но уже без Игоря. И я верю ему…
1.
1998 год.
Я показываю три билета проводнице в синем костюме с розовой помадой на губах. Она, чавкая, жует жвачку и внимательно сверяет моё лицо с фотографией на паспорте. Пару раз прищуривается и наконец возвращает документы. Я помогаю Сашке с Пашкой запрыгнуть в поезд и следом плетусь за ними.
В плацкартном вагоне на удивление тихо. Слышен только чей-то храп, нечастое перелистывание газеты, шелест карт и тихие голоса со словом: бита.
Наши места оказываются у туалета. Может и к лучшему. Не придется утром стоять в очереди. Кидаю сумку на полку и помогаю сыновьям снять с их хрупких плечей рюкзаки. Вижу в их одинаковых глазах испуг и непонимание. И я знаю почему. Они ждут, когда я заговорю. Но
Как сказать им, что их папа оказался двоеженцем? Альфонсом? Такое детям не говорят. А подходящую причину почему мы сбегает от него впопыхах я ещё не придумала.
Я вышла замуж в 18 лет. Причина простая. Влюбилась. Поступила в государственный институт на инженера-энергетика на бюджетное место. На первом курсе познакомилась с одногруппником Игорем и завертелось. В итоге институт я так и не закончила. Сначала родила Сашку, а через два года Павлика. Были конечно мечты возобновить учебу. Но Игорь настаивал, чтобы я оставалась дома с детьми. А зарабатывать он будет сам. Я не спорила. Моя мама всегда прислушивалась к папе. Поэтому в моей семье я поступала точно так же. Когда муж закончил институт, его распределили в Саратов на завод ведущим инженером. И я как послушная жена декабриста последовала за ним с двумя маленькими детьми. Нам выделили комнату в общаге. Было конечно тесно, но я была счастлива и не роптала. Зато своё. Зато все вместе.
Первые пять лет мы жили душа в душу. Муж меня водил в кино, тюльпаны на восьмое марта дарил, мороженым в парке угощал. Даже нас с мальчишками на море возил в пансионат города Хоста. Целых два раза! А потом и квартиру выдали. Двухкомнатную! Я думала, что счастливее меня быть не может.
Но после перестройки стало тяжко. На заводе задерживали зарплату. А Игорь начал частенько прикладываться к бутылке. На мои просьбы не делать этого, муж лишь отмахивался и говорил, что я его не понимаю. А я действительно не понимала. Да и как понять, когда нам порой кушать было нечего, а он пил. На что муж отмахивался и говорил: Все пьют.
Как говорят, время такое, всем тяжело живётся. И я старалась подстроиться под это сумасшедшее и тяжелое время, которое нам всем обещало безоблачное будущее. Никто только не говорил, когда оно наконец наступит это будущее. Когда мы все станем жить в достатке и в довольстве.
Я затянула пояса потуже и выкручивалась, как могла. Вместо мясных котлет мы если овсяные с кубиком Галина Бланка, вместо сливочного масла Раму, а вместо хлеба жаренные лепешки из муки и рассола. Детки конечно иногда капризничали, просили сладкое, но я и здесь выходила из ситуации. Намажу им Раму на булку, сверху посыплю сахаром или смажу вареньем, и сыновья с удовольствием уплетали за обе щёки.
Я очень надеялась, что это скоро пройдет. Но не проходило. Шесть лет мы влачили нищенское существование. Когда было совсем худо, я выходила на рынок и продавала свои ценные вещи, подаренные мне в юности мамой. Игорю я конечно об этом не рассказывала. Не хотела ещё одного повода для очередной бутылки.
Последний год совсем для нашей семьи стал катастрофическим. Игорь потерял работу. Так ещё и нули с рублей убрали. Обещали, что на народе это никак не скажется. Но как всегда государство не оправдало надежд. Цены стали выше, жить стало сложнее. Я переживала, как бы мужа это окончательно не сломало. Ведь работы в стране не было. Однако он меня удивил. В один день вернулся домой и довольный произнес, что наконец устроился в какую-то крутую фирму. И мы теперь заживем.