Верен до конца
Шрифт:
Однажды я встретил на вокзале в Осиповичах знакомого — вместе учились в комвузе. Он стоял с чемоданом у кассы.
— Куда едешь? — спросил я.
— Домой. Ну его к черту, этот колхоз. Все нервы вымотал. А ты?
— Работаю. Тебя ж из партии исключат! Это дезертирство.
— А мне здоровье дороже.
Полгода спустя я его встретил в Слуцке на совещании. Работал он заведующим клубом. Мне не захотелось с ним и здороваться: не мог я ни понять, ни простить его поступок.
…Хозяйство «Нового быта» начало понемногу подниматься.
«В чем дело? — ломал я себе голову. — Травы, что ли, у нас плохие?»
Скот в «Новом быте», как и везде в ту пору, был беспородный, местный. Коровки маленькие, привычные к холодному двору, скудному содержанию. И все же коровы колхозников давали более жирное молоко, чем наши, общественные.
За теми, надо признать, уход был заботливее. И кормили их получше… А может, есть еще какая причина?
Я решил проверить. Следил, сколько и какого дают корма, присутствовал на дойках. Все вроде делалось правильно. Иногда и молоко получали хорошее.
В чем же все-таки дело?
Обычно у нас после каждой дойки молоко с ферм в бидонах привозили на усадьбу и ставили на склад. Склад был хороший, каменный. На дверь навешивался большой пятифунтовый замок. Ключ от кладовой хранился у меня как у заведующего животноводством.
И вот как-то раз вышел я поздно вечером из дому, закурил, прошелся. Месяц стоит высоко над парком, где-то в хлебах бьет перепел, и светло-светло вокруг. Роса упала обильная, приятно так. Все окна темные, спит деревня.
Словом, впал я в лирическое настроение. Отдыхаю душой и телом. Обошел этак вокруг дома, поравнялся со складом и вдруг вижу в окошке тусклый свет. Заметил я его не сразу, наверно, стекла были изнутри чем-то завешены. Я заглянул в щелку: там какой-то человек. Думаю, как же так, ведь ключ-то у одного меня. Неужели забыл закрыть? Со мной этого не бывает. Пригляделся — оказывается, мой заместитель, зоотехник Прихожий. Возится над бидонами с молоком, слышу бульканье: переливает.
«Эге-ге, — догадался я. — Кажется, нашел причину низкой жирности».
Я тихонько подошел к двери и хотел ее закрыть. Замка нет, значит, Прихожий забрал его с собой. Тогда я накинул петлю на пробой, нашарил в темноте крепкую палку и воткнул ее. Сам сбегал домой, взял другой замок и запер дверь.
«Подумать только, кто охотится за сливками! Заместитель мой. Вот это руководитель!»
Я тут же отправился на квартиру к председателю Кошанскому (жил он близко). У него, конечно, все уже спали. Мне пришлось сильно постучать, пока добудился. Вышел председатель, трет глаза:
— Чего стряслось, Иваныч?
— Да
Кошанский сразу проснулся:
— Ну! Где?
Я все объяснил.
— Что же ты теперь думаешь, Иваныч?
Я сказал, что надо бы оставить Прихожего до утра на складе. Утром позовем свидетелей, и пусть все расскажет людям, отдаст свой второй ключ от замка. Как он его раздобыл? Сам же на собраниях говорил, что надо бороться с разбазариванием колхозного добра, а вон какие дела творит…
На том и порешили.
Утром я привел к складу колхозников, открыли замок, вошли. Прихожий стоял возле двери, уныло опустив голову. Люди глядели молча, осуждающе.
— Думаю, Ничипор Трофимович, — сказал Кошанский зоотехнику, — отпираться тебе бесполезно. Рассказывай людям, что тебя привело сюда. Часто ли приходил?
Прихожий сопел, молчал и боялся поднять глаза. Вид у него был совершенно убитый.
— Ну, так будешь отвечать народу, Ничипор Трофимович?
Прихожий только переступил с ноги на ногу. Сзади вырвался голос какой-то женщины:
— Так вот он кот, что за сливками повадился! Вот где он гроши на выпивку находит!
И тут как будто всех прорвало. Одни кричали:
— Чего на него смотреть? Всыпать как следует да выгнать из колхоза!
Другие перебивали их:
— Мало ему этого будет! Под суд надо отдать!
— На телегу да прямо в Старобин к прокурору!
Прибежала жена Прихожего. Одета наспех, простоволосая. Лицо заплаканное, вся трясется, стала народ просить:
— Ой, люди добрые, да с кем греха не случается? Чего уж так накинулись, будто он брал один! Ай у других рыльце не в пушку? Вы бы хоть детишек пожалели. Двое их, на кого останутся?
— А мужик твой наших детишек жалел? У каждого кружку с молоком отымал.
Прихожий стоял серый, как известка, руки, ноги у него мелко дрожали. Так люди, окончательно потерявшие совесть, не держатся. Все это я взвесил, восстановил тишину.
— Крик никогда никому не помогал, — начал я. — Давайте разберемся спокойно. Все вы сейчас всполошились. А почему?
Люди притихли.
— Вот ты кричишь, Марья Сидоровна: выгнать! — продолжал я. — Ты, Матвей Самойлович: под суд! Ты, дед Прохорыч… костылем грозишь. Что, зоотехник ваш дом обокрал? Имущество у кого унес?
— Так он же тащит наше… колхозное! — вырвался из толпы голос.
— Вот, вот! — подхватил я. — В этом вся и штука. Он тащит наше. Что такое колхоз? Большая семья. И если пропадает что в хозяйстве, то страдают все. Правильно тут кто-то сказал: «У каждого ребенка Прихожий вырывал кружку молока из рук». Вот что значат хищения в нашей артели. Сливки ль снимают, сноп ли волокут с поля, яблоки прихватывают из сада — обкрадывают всех. Вот поэтому-то ко всем рукастым, кто за чужим добром тянется, мы должны быть беспощадны. Согласны со мной?