Вереск и бархат
Шрифт:
– Если ты откажешься защитить себя, я буду вынужден послать одного из своих людей выследить ее. Не думаю, что у них такие же высокие и болезненные нормы нравственности, как у тебя.
Себастьян даже не пытался скрыть презрения в своем голосе.
– В этом не будет необходимости. Если наши с девушкой пути снова пересекутся, что маловероятно, я сам справлюсь с ситуацией.
Д'Артан нежно похлопал его по плечу.
– Прекрасно, парень. Ты делаешь честь своей французской крови. Твоя мать гордилась бы
– Не думаю, дедушка. Скорее, это мой отец гордился бы мной.
Себастьян сбросил руку старика и зашагал из комнаты. Д'Артан, мрачно задумавшись, наблюдал в окно, как его внук пересекал лужайку.
Вопль ярости сотряс тишину. Пруденс от неожиданности застыла. Книга соскользнула с коленей на пол.
– Пруденс! – За визгливым криком последовал рев. – Пруденс! Иди же оторви это проклятое животное от моего парика!
Глаза Пруденс испуганно расширились.
– Себастьян! – ахнула она.
Девушка подскочила со стула и бросилась по коридору к спальне тети Триции, высоко подняв юбки. Но не успела она добежать до двери, как котенок выпрыгнул из-за угла с париком в зубах. Его лапы скользили и разъезжались по вощеному полу. Выпустив когти в тщетной попытке замедлить скольжение и оставляя глубокие царапины на дорогом покрытии, он врезался в стену, окутавшись душным облаком ароматной пудры. Пруденс подхватила котенка на руки, отделяя спутанные пряди парика от цепких коготков, как раз в тот момент, когда разъяренная тетя, шурша шелками, вылетела из своей спальни.
Триция дрожащей рукой указала на Себастьяна, невозмутимо слизывающего пудру с лап.
– Это животное… это животное… это злобное создание… – ее голос сорвался до бессвязного шипения.
Триция отказывалась называть кота по имени или даже признавать, что оно у него есть.
Увидев, что истерика тети быстро приближается к обмороку, Пруденс подала ей потрепанный парик. В бессильной ярости женщина вырвала его из рук Пруденс. Ее глаза сузились.
– Мне следовало распорядиться, чтобы Фиш скормил это животное Борису, пока я была в Лондоне.
Пруденс спрятала кота за спину и простодушно проговорила:
– Тетя Триция, не хмурьтесь так. От этого появляются крошечные морщинки.
Лицо Триции моментально разгладилось и стало похоже на фарфоровую маску. Она потрогала нежную кожу под глазами кончиками пальцев с длинными крашеными ногтями и испустила вздох облегчения. Неосторожная гримаса не нарушила ее совершенства.
Забыв о котенке, Триция упорхнула в спальню.
– Войди, Пруденс. Ты можешь посмотреть, как я буду одеваться.
– Мое заветное желание, – мягко отозвалась девушка. Она поцеловала капризного котенка в нос, прежде чем отпустить его, и последовала за тетей.
В спальне витал приторно-сладкий запах пудры и сиреневой воды. Платья всевозможных цветов и оттенков устилали
Девушка наблюдала, как Триция наносила краску из ламповой сажи на свои рыжие брови. Аккуратно выщипанная, изящная дуга бровей придавала ее тонкому лицу выражение постоянного удивления, но столь искреннего и естественного, сколь искусным было использование ею косметики. «Мое лицо – это холст, – любила говорить она Пруденс. – Мой долг – сделать из него незабываемое произведение искусства». Глядя на преображенное лицо тети, Пруденс соглашалась, что оно действительно было произведением искусства. Хотя Триция и использовала краски больше, чем Микеланджело, все же это делалось настолько осторожно и неуловимо, что она никогда не выглядела вульгарно, несмотря на модную в лондонских салонах аристократическую бледность.
– Знаешь, моя дорогая Пруденс, – сказала Триция, накладывая карминную краску на губы, – сегодня самый важный день в моей жизни.
– А я думала, что самый важный день в вашей жизни был, когда вы выходили замуж за виконта.
Тетя тяжело вздохнула.
– Ах, да, бедняжка Густав.
– Густав был немецким принцем, – напомнила ей Пруденс. – Виконта звали Бернаром.
Триция на мгновение растерялась, руки, застегивающие кружевной воротничок едва заметно дрогнули. Пруденс представила, как она мысленно загибает пальцы, подсчитывая количество своих бывших мужей.
Триция вскинула руки.
– Густав. Бернар. Какая разница? Прошлое, каким бы милым оно не было, есть прошлое. Сегодня мы встречаем моего нового жениха. – Она взяла Пруденс за подбородок своей мягкой белой рукой. – Он с нетерпением ждет встречи с тобой. Я заверила его, что ты не будешь нам в тягость после того, как мы поженимся. Я рассказала ему, как мой бедный Густав обожал тебя.
– Вы, должно быть, имели в виду бедного Бернара? Густава уже не было в живых, когда я переехала к вам. А Рутчер вовсе не обожал меня. Он просто терпел меня, потому что я вела счета и все домашнее хозяйство. Это Бернар обожал меня.
Триция склонилась к племяннице, коснувшись щекой ее щеки и слегка сжав плечи, всем своим видом показывая, что с удовольствием поцеловала бы ее, если бы этот поцелуй не повредил ее макияж.
– Я обожаю тебя. Ты так же дорога мне и надежна, как мой Борис.
Пруденс нахмурилась. Сравнение со слюнявым и безмозглым датским догом было, в лучшем случае, сомнительным комплиментом.
Триция прищелкнула языком.
– Ну-ну, дорогая, перестань гримасничать. Ты от этого не становишься привлекательнее.