Верхний ярус

Пауэрс Ричард

— Что с ним, папа?

— Плохой цвет. Все его листья, падают.

— Ты проверял почву?

— Моя шелковая ферма. Кончена. Больше не будет ни одной нити.

— Может, ты должен посадить другую.

— Лучшее время посадить дерево? Двадцать лет назад.

— Да. Но ты всегда говорил, что следующее лучшее время — это сейчас.

— Неправильно. Следующее лучшее время — девятнадцать лет назад.

Мими никогда не слышала, чтобы этот радостный, бесконечно изобретательный человек казался таким потерянным.

— Поезжай отдохнуть, пап. Отвези маму в кемпинг.

Но они только что проехали десять тысяч миль до лососевых потоков Аляски, и блокноты заполнены тщательными заметками, понадобятся годы, чтобы их разобрать.

— Позови маму.

Раздается звук — открывается и закрывается дверь машины, хлопает дверь гаража. Через какое-то

время раздается голос:

— Salve filia mea. [6]

— Мам? Какого черта?

— Ego Latinam discunt. [7]

6

Здравствуй, дочь моя (лат.).

7

Я изучаю латынь (лат.).

— Мама, а ну прекрати!

— Vita est supplicium. [8]

— Дай трубку отцу. Пап! С вами там все в порядке?

— Мими. Мое время приходит.

— Это что еще значит?

— Моя работа завершена. Моя шелковая ферма, кончена. Рыбалка все меньше, с каждым годом. Что мне делать сейчас?

— Да о чем ты говоришь вообще? Делай то, что обычно делаешь.

Составлять карты и графики лагерных стоянок на следующий год. Забивать подвал упаковками мыла, хлопьев и других товаров, попавшихся на распродаже. Засыпать каждую ночь под десятичасовые новости. Свобода.

8

Жизнь — это наказание (лат.).

— Да, — говорит он. Но она знает голос, который сформировал ее. Как бы отец сейчас ни притворился своим «да», он лжет. Мими делает мысленную пометку позвонить сестрам и обсудить кризис в Уитоне. Родители совсем забарахлили. Что делать? Но межгород до Восточного побережья стоит два доллара в минуту, если у тебя нет волшебного телефона размером с ботинок. Она решает написать им на выходных. Но в субботу начинается конференция по спеканию керамики в Роттердаме, и мысль о письмах окончательно выскальзывает у Мими из головы.

ОСЕНЬЮ, пока жена в подвале учит латынь, Уинстон Ма, некогда Ма Сысюнь для каждого, кто его знал, садится под умирающей шелковицей, под аккомпанемент «Макбета» Верди, ревущего из окна спальни, приставляет к виску «Смит-энд-Вессон 686» с рукояткой из твердой древесины и разбрасывает механизм своей бесконечной сущности по плиткам заднего дворика. Он не оставляет записки, только каллиграфическую копию стихотворения Ван Вэя, которому уже тысяча двести лет, пергамент лежит, развернутый, на столе в кабинете.

Только покой Ценю на закате дней. Тысячи дел Уже не владеют мной. В сердце давно Обширных замыслов нет. Знаю одно: Вернуться к роще родной. Ветер сосны качнет — Распояшусь тогда, Буду на цине бряцать Под горной луной. Спросите: в чем наша радость, Наша беда? Песней ответит рыбак На излуке речной. [9]

Мими в аэропорте Сан-Франциско на пути в Сиэтл, где ей надо проинспектировать объект. Она глазеет на витрины в главном зале, когда из какофонии вызовов к гейтам и объявлений вырывается ее имя. Что-то холодное охватывает голову. Еще до того, как люди у стойки передают ей телефон, она все понимает. И весь путь до Иллинойса думает: «Как я узнала заранее? Почему все это кажется мне воспоминанием?»

9

Ван Вэй «Отвечаю чиновнику Чжану» (пер. А. А. Штейнберг).

МАТЬ

СОВЕРШЕННО БЕСПОМОЩНА.

— Отец не хотел нам навредить. У него вечно всякие идеи. Я не все из них понимаю. Уж такой он есть.

Шарлотта живет в мире, где выстрел, который она слышала, сидя в подвале, — лишь одна из нескольких вероятностей, на которые способно ветвящееся время. Она выглядит такой спокойной, такой умиротворенной в своей растерянности, она настолько глубоко погрузилась в воды текущей реки, что Мими и сама чувствует ее небывалую безмятежность. Работу, оставленную отцом, предстоит закончить дочери. Никто не притронулся к месту самоубийства, убрали только тело и пистолет. Кусочки мозга усеивают камни и ствол дерева, словно новый вид садового слизня. Мими превращается в чистящую машину. Ведро, губка, мыльная вода для забрызганного двора. Она не успела предупредить сестер или остановить то, о чем подозревала. Но теперь может сделать хотя бы это — навеки отмыть кровавую баню позади дома. Убираясь, она становится чем-то иным. Ветер треплет ее волосы. Мими смотрит на обагренные плиты, на мягкие кусочки, в которых когда-то таились мысли отца. Она видит его самого рядом с собой, удивленного пятнышками собственного мозга в траве. «Взгляни на цвет!» Спрашиваете, в чем наша радость, наша беда? Вот в чем.

Мими сидит под больной шелковицей. Ветер шлепает иззубренными листьями. Морщины испещряют кору, как складки на лицах архатов. Глаза щиплет от животного замешательства. Даже сейчас каждый квадратный фут земли испачкан ягодами, ягодами, запятнанными, как говорят мифы, кровью самоубийства из-за любви. [10] Слова вырываются из Мими, смятые, дребезжащие:

— Папа. Папочка! Что ты делаешь?

А потом — безмолвные рыдания.

ПРИЕЗЖАЮТ КАРМЕН И АМЕЛИЯ. Объединившись, вся троица в последний раз сидит вместе. У них нет объяснений. И никогда не будет. Самый неподходящий для такого путешествия человек отправился в невозможный тур без них. В место объяснений и воспоминаний. Сестры обнимают друг друга за плечи и рассказывают истории о том, как все было. Оперы по воскресеньям. Эпические путешествия на машине. Походы в лабораторию, где невысокий человечек плыл по коридорам, а его превозносили гигантские белые коллеги, счастливого создателя сотового будущего. Они вспоминают тот день, когда все семейство спасалось от медведя. Как мать, стоя в воде, держала Амелию над головой. Как отец говорил со зверем по-китайски — два создания, даже не одного подкласса, делящие одни леса.

10

Имеется в виду миф о Пираме и Фисбе, двух влюбленных из Вавилона. Им не давали встречаться собственные родители, и поэтому они могли переговариваться только через трещину в стене. Однажды они договорились встретиться ночью, под шелковицей. Фисба пришла первой, но увидела недавно охотившуюся львицу. Испугавшись, Фисба убежала, потеряв свой платок, который львица заметила и растерзала. Пирам же, увидев львицу и окровавленную ткань, решил, что Фисба погибла, и от горя заколол себя мечом. Когда возлюбленная нашла его тело, то схватила меч и направила себе в сердце. Кровь влюбленных попала на ягоды шелковицы, и с тех пор они приобрели свой темно-багровый цвет.

Они провели немую литургию памяти и потрясения. Но все это происходило в доме. Сестры Мими не подходят к дворику. Они даже смотреть не могут на старое дерево завтраков, на шелковую ферму их отца. Мими рассказывает о том, что знает. О звонке. «Мое время приходит».

Амелия обнимает ее:

— Это не твоя вина. Ты не могла знать.

Кармен говорит:

— Он сказал тебе об этом, а ты не позвонила нам?

Шарлотта сидит рядом и еле заметно улыбается. Как будто семья снова куда-то поехала, а она на берегу озера, распутывает крохотные узелки на леске мужа.

— Он ненавидит, когда вы ссоритесь.

— Мам, — Мими кричит на нее, — мам. Хватит. Прочисти голову. Его больше нет.

— Нет? — Шарлотта хмурится из-за глупости дочери. — О чем ты говоришь? Я еще увижу его.

ТРИ ДЕВУШКИ атакуют гору бумажек и отчетов. Мими никогда раньше не приходило в голову: закон не останавливается со смертью. Он идет куда дальше могилы, на годы вперед, запутывая выживших в бюрократических силках, по сравнению с которыми проблемы предсмертия кажутся легкой прогулкой. Мими говорит остальным: