Верхом на раторне

Ходжилл Пэт

Сделает ли это её, наконец, виновной и, таким образом, подлежащей его суду? Но он не сломался, так же как и она.

Буря пепла превратилась в ураган огня, который окружил её, рёвя его голосом. Зелёная трава сморщивалась и вспыхивала; её пряди волос, взвившиеся в воздух, зашипели и завоняли палёным. Ей жгло лицо. Он собирался сжечь её живьём своей всепоглощающей, бессмысленной яростью, правосудие будет проклято, и поступая так, он должен будет проклясть самого себя.

— Лорд! — закричала она. Жар почти перекрыл ей горло. Неужто это невнятное кваканье — это её голос? — Правосудия! Я пала? Если нет, то теперь твоё мясо — невиновные?

Большая кошка прыгнула на неё и вместе с ней взвилось пламя.

Это мой погребальный костёр, подумала она,

спокойно глядя вверх, на вздымающиеся над ней гребешки огненных волн. Раскаленно-оранжевый и пылающий красный, окаймлённые золотым и глубоким, светящимся голубым… Как красиво.

В верхней точке прыжка его поймал сильный порыв обжигающего ветра. Он с рёвом начал бороться с ним, но тот разорвал его в клочья. Джейм ничком упала на землю и вцепилась в неё когтями, борясь с порывами бури. Что это, во имя Темного Порога…? Когда наступило затишье, она подняла голову и увидела, что аррин-кен бесследно исчез, но что же его сменило?

Ветер сдул прочь большую часть спустившегося к земле пепла, оставив на небе бледное пятно только что взошедшего солнца. На севере, глаз Джейм уловил движение. Очень и очень близко кипящие облака второго извержения поднимались из долины, которая чуть ниже Киторна соединялась с Серебряной. Голова лавины на минуту скрылась за высоким утёсом, но сейчас она выкатывалась обратно в поле зрения, у северного конца луга. Её авангард оказался не облаками, а огромными, ковыляющими фигурами, серыми, чёрно-белыми, покрытыми прожилками огня. Поднятая угрожающая голова, обрубок ноги, рука с обугленными пеньками вместо пальцев, тянулись вперед, сменяя друг друга в этом кипящем, яростном месиве.

— Ва [59] , ва, ва, что, что, что? — донёсся их вопрошающий крик.

Затем они увидели её.

— ХА!

Джейм вскочила. Их громкий, победоносный крик и второй порыв бури настигли её почти одновременно, сбив как кеглю в тире. Она перекатилась на ноги и ринулась бежать, почти обгоняя ветер, с Сожжёнными Однажды, жарящими ей пятки.

Не было никакого способа от них оторваться. С запозданием она вспомнила обрыв над водопадом, возможно, достаточно высокий, чтобы оказаться вне приделов их досягаемости, но он уже лежал позади. Когда она повернула голову, чтобы оценить как далеко, ветер сильно хлестнул её по лицу. Сквозь муть жалящих слёз она увидела как воинство Сожжённого Человека с рёвом переправляется через ручей, который взрывался в пар под их прикосновениями.

59

Wha(t) — что

Бежать, бежать, бежать…

Вдруг прямо перед ней, посреди опаленного луга, появилась дверь, наполовину вросшая в почву. Её деревянные косяки и перемычку в изобилии покрывали змеевидные фигуры и иму с распахнутыми ртами. Прежде её здесь не было.

Джейм не смогла бы остановиться, даже если бы захотела. Она врезалась в дверь, влетела внутрь и растянулась у порога, на грязном полу домика Земляной Женщины. Один конец комнаты целиком занимала громадная фигура — Дружок, тревожно заржавший и стукнувшийся головой о низкий потолок. Комната была полна зверей, которые сонно рычали, пищали и кричали, протестуя против её внезапного появления. Обуреваемый восторгом Жур набросился на неё, ещё когда она не перестала катиться по полу. У дальнего конца дымящего очага сидела сама Матушка Рвагга, комком сгорбившаяся в кресле, с полусвязанным лискином на плече. Его блестящие глаза отражали свет огня.

— Ну? — с оттенком нетерпения в голосе сказала она. — Если ты остаешься, закрой за собой дверь.

Джейм так и сделала.

Глава XIX

Тьма в полдень

66-й день лета

I

За Готрегором Серебряная делала поворот на восток, а затем снова возвращалась к своему привычному южному курсу. Давным-давно

низины внутри этого угла были очищены и огорожены по краям земляной плотиной. Каждую весну часть распухшей от снега реки отводилась на созданные таким образом триста акров лугов, а затем сливалась через их нижний край, оставляя после себя новый, богатый слой ила, на котором очень скоро выстреливали ярко-зелёные листья ранней травы. У дальнего края, там, где земля поднималась навстречу предгорьям Снежных Пиков, длинные террасы давали опору сочным лентам ячменя, льна, ржи, овса и пшеницы, зреющим в преддверье Большой Жатвы в конце лета. Однако в середине лета всё внимание было сосредоточено на нижнем луге и заготовке сена, для которой потребовалась каждая рука из тех, что Норфы смогли созвать, чтобы успеть собрать урожай до смены погоды.

Первой шла линия жнецов, окружённых шипением и вспышками кос, сено сваливалось в груды у их ног. Следующая линия работников разгребала эти кучи граблями, равномерно разрыхляя сено для правильной сушки. За их спинами, между рядами неуклюже двигались двадцать громадных повозок, влекомых лошадями или быками. В них забрасывали подготовленное сено под опытным взглядом мастеров по работе с грузами. Когда повозка наполнялась, её тянули в сторону к одному из постепенно растущих стогов. Сами стога сена были очень тщательно сконструированы и, в некотором роде, представляли собой произведения искусства. Каждый располагался на каменном основании, которое, в свою очередь, было покрыто толстым слоем зелёных ветвей, которые поднимали сено подальше от сырой земли и защищали его от крыс, которые с таким же успехом могли жевать упругие ветви, как пытаться прогрызть лошадиную шерсть. Сверху на всё это ставилась деревянная конструкция в виде пирамиды без дна, уже на которую укладывалось сено и опять под строгим контролем.

В общем и целом Малая Жатва продвигалась очень гладко, хорошо смазанная столетиями практики.

Торисен работал вместе со жнецами, горячий, потный, и не так слаженно, как ему бы хотелось. Все прошлые годы он проводил или в Южном Воинстве, или под гнётом своих обязанностей, и это был его первый сезон в поле. Он знал, что его кендары предпочли бы, чтобы он стоял поодаль, изображая из себя надзирателя — в конце концов, чтобы сказали бы их враги, если бы увидели лорда Норф, вкалывающего как самый последний из его дома? Однако, Торисену было всё равно. Он, по крайней мере, достаточно хорошо освоил работу широкой косой, чтобы не оттяпать кому-нибудь ногу; и если его ряд был менее аккуратным, чем у более опытных косарей, что ж, он ещё мог научиться. В конце концов, вот его руки, обе, двигаются по его воле. Бинты и шины сняли недели назад, но его облегчение от этого осталось, такое же острое и чёткое, как и в тот момент, когда он впервые согнул свои исцелённые пальцы и узнал, что всё-таки не станет калекой.

Кроме того, это было просто приятно, снова подчиняться приказам, пусть даже кого-то, вроде этого сварливого мастера урожая. Тот был сейчас позади, крича на работника с граблями голосом, таким же дребезжащим и раздражающим, как лезущая всюду солома.

— Давай сюда, ты, короворукий кадет! Займись этими охапками и разрыхли их, как полагается. Ты что, никогда не слышал о том, что плотно сложенное сено может нагреться до самовоспламенения?

Кадет Вант подавил насмешливое фырканье. Кто ты такой, говорило оно, чтобы учить меня чему-либо? Будучи десятником, он уже ясно дал понять, что возмущён тем, сколь низкая роль досталась ему в покосе, и неважно, что рядом с ним трудились все от старшего рандона до самого верховного лорда.

— Ты думаешь, это смешно? — Лицо мастера урожая было почти на уровне лица кадета, он был вынужден привстать на пальцы ног, чтобы их глаза выровнялись. — Между прочим, парень, я видел, как однажды такое случилось, целое поле горящих стогов, бледные языки пламени под летним солнцем, и той зимой скотина мычала от голода так громко, что никто не мог уснуть. Так что заткнись и работай как следует!

Торисен почувствовал, как эти тяжёлые и нетерпеливые глаза повернулись и упёрлись в его спину. Ещё посмотрим, кто кого пересмотрит, подумал он.