Верхом за Россию

фон Лохаузен Генрих Йордис

— К нам это тоже относится? — спросил всадник на вороном.

— А как же иначе? — последовал ответ. — Государства должны хранить свои интересы. Это их самая главная задача, и она требует брать то, что можно взять. Так, например, ключевая роль Соединенных Штатов по отношению к расколотой на множество государств Южной Америке была определена уже с самого начала.

Едва образовавшись и освободившись от Англии в ходе успешной войны, США уже в форме доктрины Монро заковали совокупность Нового Света в объединяющие оковы. Коротко и ясно ее послание запрещало всем неамериканским державам вмешиваться во внутренние дела Америки; недвусмысленный воинственный вызов изгнанным назад за Атлантику европейцам со стороны вырвавшихся от их владычества, вызов только что возникших

республик почтенным монархиям Европы. Но еще большей, чем это было выражено в недвусмысленном тексте объявленной доктрины, была неудержимая радость ставших независимыми американцев от того, что в распоряжении только их одних теперь оказался огромный континент с — от полюса до полюса — отныне только тремя языками, имеющими письменность, тремя единственно авторитетными в их соответственных областях.

У Старого Света, в сравнении с этим никогда не было никакой контрдоктрины подобного рода, о ней вообще даже никогда не думали. Для этого отсутствовало даже хотя бы чувство какого-либо единства между азиатами и европейцами. Для этого этот остров просто был слишком велик, его устройство слишком многообразно, бремя соответственно в корне различно, сформировавшее живущие рядом культуры прошлое было слишком сильным. Настолько легче было для американцев — что подстегивалось их неповторимым положением — вступить на предначертанный им путь возможно более легкой эксплуатации беззащитно лежащего перед ними Старого Света путем медленно, но непрерывно следующих друг за другом агрессий.

Через тридцать лет после заявления президента Монро коммодор Мэтью Перри с океанской эскадрой прервал прежнее состояние обоюдного бессилия и принудил японцев к открытию их гаваней. Затем, примерно на сорок лет позже, американцы отняли у ошеломленных испанцев после короткой морской битвы Кубу, а также весь Филиппинский архипелаг прямо перед глазами сидящих в Гонконге британцев. Не прошло и двадцати лет после этого, как они на основе собственного решения вмешались в самую большую на памяти человечества внутриевропейскую войну и получили из этого самую большую для них выгоду. И теперь снова пришла наша очередь; та же самая опасность как в 1917 году.

— И что нам может помочь против этого?

— Только лучшая политика, и ничего другого, совсем ничего.

— И на этом фронте тоже?

— Именно здесь! И для японцев в Китае. Мы оба нуждаемся в защищенном тылу.

— Но превосходящее оружие, превосходящая техника, изобретения, намного опережающие изобретения противника, они разве не могут тут тоже помочь?

— Они поразят только союзников Америки, но никогда не достигнут тех, кого они должны поразить.

— А «чудо-оружие»?

— Никакого «чудо-оружия» не существует, да если бы оно и было, то противник в самое короткое время тоже обзавелся бы им. И, кроме того: что толку нам со всей этой техники, если ее не применяют целесообразно!

— Почему?

— С помощью лучшего оружия можно, во всяком случае, выиграть битвы, но не войны против в научном и экономическом плане приблизительно одинаково оснащенного противника. Потому решающую роль играет не столько лучшее или худшее оружие, сколько лишь правильное оружие в правильном месте и в правильном количестве…

— Например?

— Например: сто вероятно частично уже несколько устаревших подводных лодок в Атлантике принесут нам там гораздо больше чем десять самых прекрасно вооруженных броненосных крейсеров новейшей конструкции.

— То же самое. Если где-то речь идет обо всем, мы с трудом собираем наши силы, но только на поле сражения, не на фабриках. Там мы боимся ясных главных моментов. Возьмем нас самих, артиллерию! И давайте посмотрим на наше орудие, LFH [легкая полевая гаубица]! Хорошее орудие, мы говорим и довольны этим. Однако, удовлетворение — это добродетель, но на войне оно опасно для жизни. Нам не нужны никакие легкие полевые гаубицы. Нам нужна противотанковая пушка против точечных целей любого рода, «ужас для танков», вроде 88-мм зенитной пушки. Она одна уничтожает больше Т-34, чем три наши батареи [Т-34 — русский танк, в высшей степени эффективный, значительно превосходящий

по боевой мощи немецкие танки 1942 года. Справиться с ним в битве под Харьковом смогли только примененные против него немецкие 88-мм орудия противовоздушной обороны]. Но есть ли у нас что-то в этом роде? Нет. У нас есть заурядное орудие, хорошее против пехоты. Но для этого достаточно минометов, дешевых, удобных минометов. Подумайте над тем, сколько стоит одна такая легкая полевая гаубица! Сколько рабочих часов вложено в нее, сколько технологических операций! Используйте столько же для производства минометов, и вы сразу получите десять стволов вместо одного единственного. Естественно, такая гаубица может сделать больше, чем ничтожный миномет, больше, вероятно, также чем два или три. Но неужели больше чем пять или десять? Спросите пехоту, все же, спросите, что для нее лучше, десять таких гладких стволов или один нарезной!

— Зато она стреляет на вдвое большее расстояние, — пояснил всадник на рыжей лошади.

— Ну и пусть! Как часто — положа руку на сердце — появляются цели на такой дистанции? Как часто мы на самом деле стреляем дальше, чем на три или четыре, самое большее — на пять километров? Контрбатарейный огонь? Это работа для тяжелых калибров, если даже вообще не для летчиков. Нельзя одновременно иметь все сразу и на каждый случай. Кто готовит на воде, как мы, должен вооружиться карандашом для подсчетов. Посмотрите только на эти шестиконные упряжки, это огромное расточительство людей, лошадей и материальной части, и все это только для четырех легких стволов в батарее или двенадцати в дивизионе. Действительно стоят ли они всего этого? Я знаю, вы любите это орудие. Оно, как вы думаете, выдержало свою проверку. Это действительно сама по себе совершенная конструкция, но слишком дорогая.

Вести войну — разумно вести войну — это значит извлекать из немногого наибольшее, с малейшими затратами рабочих часов дома достигать самого большого эффекта здесь. Кто находится далеко от фронта как Америка или располагает всеми только мыслимыми видами сырья и в огромном количестве, тот может меньше задумываться над этим. Мы же должны воевать с непреклонным карандашом для подсчета в руке. Но мы разбазариваем наши усилия вместо того, чтобы сконцентрировать их. Мы знаем об основных направлениях только здесь, где концентрируем оружие, но не в тылу, где оно куется, но даже и оно тоже не решает судьбу войны. Это происходит в другом месте.

Довольно долго они ехали молча, потом всадник на рыжей лошади поскакал к своей направленной несколько дальше назад батарее.

19. 7. 1942 Марш из Бугаевки к совхозу «Кузнецовский»

Случай 1940 года — Трюк, как завоевать побежденных в качестве друзей — Чистота не заразна — Цель не оправдывает средства — Лгать должен тот, кто расположен ко лжи — Двоякие народы, двоякие масштабы — «Ты не можешь убить их, они бессмертны» — Радость, единственное увлекающее послание — Почему погибают наилучшие — Сент-Экзюпери и Бхагавадгита — Трусливый мир — это не мир — Война в потустороннем мире — Александр Великий — Французы и англичане — Смех германцев — Атака «шутки ради» — Искусство оставления — Стиль есть у того, кто находит самого себя — Стиль или достижение — Дзен — Быть больше, чем казаться — Эпизод с одним гвардейским лейтенантом — Замок без крыши.

Это было в жаркий полдень, врага все еще нигде не было видно. Отброшенный назад в мае и июне, он уходил все дальше в глубину своей территории, которой он был так богат. Офицеры и солдаты, чтобы размять ноги и для облегчения лошадей на долгое время спешились, когда посреди веселой беседы тот, кто обычно скакал в середине, неожиданно заговорил о Франции:

— Вы же все там были, — сказал он, — и считаете, вероятно, что с этим театром военных действий для нас на долгое время покончено, но это вовсе так. Мы совершили там за это время серьезные ошибки, частью очень понятные, такие, которые легче всего совершают, хотя они — самые опасные, а именно психологические, и как раз с таким чувствительным и настолько возбудимым народом как французы.