Верхом за Россию
Шрифт:
Вы думаете, южноамериканцы освободились бы от Испании и Португалии, не будь в этом замешаны политика Англии и деньги Англии? Несколько английских крейсеров в трех милях перед рейдом, несколько дней блокады — и ни одна страны по ту сторону моря никогда и не вздумала бы роптать против своих европейских господ. И если бы британцы и американцы не противостояли нам теперь: весь восток, вся земля отсюда до Тихого океана, была бы европейской самое позднее, через три года! Если бы Европа сознавала свое единство, давно мир жил бы в мире. «Pax Europaea», европейский мир — сегодня он упущенный шанс, вероятно, самый большой в истории.
Мы, по крайней мере, не мешали никому, чтобы он поднимал свой флаг на чужом побережье. Мы не завидуем британцам из-за их всемирной империи. Пусть у них будет все, все, до чего они добираются на своих
Мы хотим только того, чего мы достигнем верхом на лошадях, земли перед нашими воротами. Почему они при этом мешают нам, хватают нас за руку? Может быть, они думают, что мы можем потом повернуть назад и напасть на них? Это их четвертая ошибка! Сытый лев безвреден. Удав, который переваривает пишу, не обидит никого. Спросите-ка, кто сегодня вырос до масштабов самой большой латинской нации, до самой сильной дочери Рима! Франция, вероятно, или Италия? Нет, уже давно Бразилия! Эта Бразилия, однако, во всей своей громадности занята только самой собой, и разве Канада или Австралия действуют как-то иначе? Более ста лет потребовались Соединенным Штатам, чтобы стать активными в мировой политике, и потом еще пятьдесят лет, чтобы вмешиваться в борьбу великих европейских держав. А Россия? Еще сегодня она не освоила все свое пространство, ни его, ни свои народы. Также и нам потребовалось бы время.
Приморские страны развиваются быстро. Там им нужно только достаточно много портов. Но материк? Англичане мыслят понятиями побережья: сила на близком побережье опасна, на сильно удаленном уже меньше, а сила в стороне от всех морских берегов не имеет для них никакого значения, как будто ее вообще нет. Нас, немцев, назвали морскими слепцами, нас и французов. У французов были замечательные моряки, однако, их короли отказались от Индии, Северной Америки, а также Египта и с большей охотой удерживали Эльзас. Но сами англичане, с другой стороны, не сухопутные ли слепцы? Они видят лишь все, решающее на воде: берега, гавани, военно-морские базы. Но то, что характеризует как раз эту войну здесь, они не видят: то, что мы захватываем земли вглубь от этих берегов, а русские, если мы оставили бы их, напротив, как раз стремились бы в сторону этих берегов! Они пробиваются к морю, к Атлантике и, возможно, ради мировой революции, даже и через Атлантику. Если они победят, то их армии будут стоять на Рейне и на Северном море; в противном случае, однако, наши будут стоять, далеко разбросанные, вплоть до глубокой Сибири. И у кого тогда освободятся руки раньше? Кто может раньше подготовить армии, чтобы преодолеть Ла-Манш?
Мы маршируем прочь от моря. Мы ищем безопасности от него, безопасности от блокады, безопасности, однако, также от Англии, безопасности, вообще, от постоянных притязаний морских держав. Их сила — это господство над видами сырья; их оружие — дефицит этого сырья. Если этот дефицит исчезнет, если страна, нуждающаяся в этом сырье, добывает его на своей собственной территории, тогда она будет независимой от них, независимой от мировой торговли и от любого господства на море. Тогда больше не будет нужно море. Тогда также никому не навредит блокада. Ради этой независимости мы теперь здесь. Германия, протянувшаяся до Сибири, или Россия, достигшая Рейна, больше не зависит ни от кого. Она вырвалась бы из клещей морских держав. Поэтому они воюют с нами. Они не хотят, чтобы мы уклонились от их силы. Только на первый взгляд мы боремся здесь против славян и киргизов, против бурятов и таджиков или всех остальных, кого Кремль бросает против
Они прибыли к мосту. Русло реки было широким и частично обмелевшим. Саперы восстановили временно мост уже в ранние утренние часы. Переход оказался трудным. Все всадники спешились. Пешком офицеры наблюдали за продвижением их подразделений.
— Растраченная сила, эта блокада! — заметил вечером всадник на рыжей лошади, после того, как они довольно долго говорили о разорванной Европе. — Ничто иное, как пустое расточительство, эта вечная борьба между морской державой и континентальной державой! Они существуют не для того чтобы бороться друг с другом, а чтобы дополнять друг друга. Немецкая армия и британский флот — не говорилось ли об этом уже? — их одних до 1914 года было бы достаточно, чтобы мировое доминирование Европы всем представлялось бы неприкосновенным.
— Да, в крайнем случае, даже и без Франции, — продолжал офицер в середине, — хотя лучше с ней, как с, вероятно, самым желательным третьим. Но Англия всегда хотела расколотый континент, всегда хотела своего печально известного «равновесия», что означало насильственное ослабление самого на тот момент сильного на лежащем по ту сторону пролива материке, и это были, в конце концов, мы. Но теперь, когда мы снова спустя двадцать лет собираемся стать этими самыми сильными, теперь мы предложили британцам соглашение, чтобы положить конец этому безобразию, такое соглашение, великодушнее которого, более выгодного для них нельзя было бы и придумать…
— … и, как ни удивительно, они не приняли его, — заметил сидевший слева на вороном коне.
— Для меня это вовсе не удивительно, — перебил его всадник на рыжей лошади. — Прежде всего, не забывайте об одном. Мы больше не Германия с троном и с алтарем на заднем плане, мы больше не императорская Германия с традициями, в некоторой степени сравнимыми с британскими, мы новая, революционная Германия и так же подозрительна англичанам как когда-то Наполеон и якобинцы. Уже поэтому они ни минуты не доверяли нам.
— И, кроме того, — можно было сразу услышать голос всадника на пегой лошади, — мы еще задели их совершенно новым способом, абсолютно странным для них способом. Как мы могли все же ожидать, что найдем милость в глазах народа, представления которого о себе самих в столь необычной мере определяются Ветхим заветом. Уже скоро триста лет англичане не только с большим пристрастием выбирают из него имена для себя, но и черпают веру в свою избранность, они считают себя давно потерянным и снова обретенным двенадцатым коленом Израилевым, призванным довести до конца порученное ему. Все это, конечно, трудно совместить с их настоящим происхождением от англов, саксов, датчан и норманнов, но это им ничуть не мешает. Это укоренилось у них на различных уровнях и дало им — благодаря учению Кальвина о земном успехе как подтверждении божественной милости — неслыханный стимул и укрепляло их веру до сегодняшнего дня. Они пока не проиграли — кроме как в Америке — ни одной войны.
И Америки это тоже касается, до тех пор, пока, во всяком случае, там правят «Wasp», белые англосаксонские протестанты. Не было бы никакого искоренения индейцев без Ветхого завета, без резни амалекитян, моавитян, хана-анитов и других народов, заселяющих обетованную Израилю землю. Следовательно, даже если бы и кроме того недостаточно было других предлогов, чтобы отвергнуть нас как партнера, нашего в последнее время столь «испорченного» отношения к Ветхому завету уже было бы достаточно.
— Вернемся к вопросу блокады, — сказал средний всадник. — Британцы делают политику по морской карте. Они хотят океанов, мы, однако, хотим сушу. Тот, кто владеет морем, владеет побережьем, владеет движением между ними и товарами, которые идут от побережья к побережью. До тех пор пока где-то царит нехватка, а в другом месте изобилие, море создает уравнивание, значит, господство на море означает господство над миром. Но если дефицит исчезнет, тем не менее, всюду, под дефицитом я имею в виду нехватку как раз самых важных товаров, тогда ничего из этих товаров больше не будет перевозиться через моря, тогда каждый будет удерживать свое. Тогда у более длинного плеча рычага сидит уже не тот, кто строит корабли, а тот, у кого есть земля под ногами.